Мир растений: Рассказы о культурных растениях - Алексей Всеволодович Смирнов
Местный пастор Нимрод тогда еще ратовал за посевы костра, но, видимо, в ту пору у немцев хватало природных заливных лугов, и к голосу пастора никто не прислушался.
В 1871 году первой подала пример Диканька. Ухватились за костер и донские казаки. Им душистая трава так понравилась, что с каждым годом расширяли посевы, а потом стали уверять, что это они были первыми и сеяли костер с незапамятных времен. Дело, конечно, не в том, кто был первым, а в том, что новая культура удивляла своим могучим видом и в Диканьке и на Дону. Трава вырастала выше косарей. Они совершенно терялись в костровых зарослях. Каждый взмах косы давался с трудом. Махнув десяток раз, косари останавливались, чтобы отдышаться и перевести дух.
Густота зарослей имела свое объяснение. Под землей у костра расходятся по всем направлениям длинные, ветвистые корневища. Ботаники пытались их раскапывать, и если доводили дело до конца, то взорам их представлялась поразительная картина. Сложная система корневищ походила на гигантские канделябры, на концах которых вместо свечей торчали крепкие, высокие стебли.
С каждым годом корневищ становилось все больше. Умножалось и число стеблей. Самые злостные бурьяны: осоты и будяки — не могли выжить в тесном единении костровых стеблей. Они засыхали там так же окончательно и бесповоротно, как исчезают солнцелюбивые луговые травы в тени ельника, поднимающегося на старой вырубке.
Костер привлекал к себе луговодов еще и тем, что считался очень надежной травой. Жил долго, лет пятнадцать, и каждый год, невзирая на погоду, давал хозяину сено. Завидное постоянство! На это растение можно было вполне положиться и не бояться случайностей. Костер не подводил луговодов никогда и не оставлял скотину без корма. В этом ему помогала длинная и сложная сеть подземных корневищ.
Единственное, что смущало: наивысшую продуктивность костер показывал лет шести или восьми, а затем стебли его начинали уменьшаться в росте.
Правда, стройная трава по-прежнему привлекала своей яркой внешностью. Так же красочно блестели на солнце оранжевые пыльники цветков, у других злаков невзрачные и малозаметные. Так же клонились по осени к земле тяжелые метелки с длинными, как у овса, колосками, отливающими фиолетовым блеском. Этот блеск напоминал сиянье закаленной стали. Но что-то уже менялось в облике травы, и донские казаки первыми заметили это.
Все дело оказалось в тех самых подземных корневищах, которые обеспечивали столь высокие урожаи и выдающееся постоянство костра. Корневищ стало слишком много, а побегов, стеблей на них еще больше. Теснота! Где уж тут набраться сил и питания, чтобы расти выше и краше! Корневища, вознесшие костер на пьедестал самой урожайной травы, теперь оборачивались для него бедой, грозившей близкой и печальной старостью. Лишь на заливных лугах по Дону костер не думал стареть. Он там и в пятнадцать лет оставался таким же, как в шесть и в восемь. Но объяснения столь заманчивому явлению найти не могли.
В это время на Дону появился известнейший ученый-агрохимик П. Костычев, соратник великого В. Докучаева. Он-то и разгадал загадку донских заливных лугов.
Когда Дон приносил очередную порцию ила, он покрывал почву сплошным ковром и заглушал некоторые почки костровых корневищ. Они уже не могли дать новых стеблей. В результате часть будущих стеблей выбывала из строя, и общее число их оставалось примерно таким, каким было в прошлом, и позапрошлом, и во все предыдущие годы. Оно не умножалось с такой скоростью, как на возвышенных суходолах, а сохранялось в самой удачной пропорции. Перегрузки не происходило. Поэтому и жил костер в пойме Дона долгие годы.
Когда земледельцы ввели костер в севооборот, они стали опасаться, не принесет ли он вреда следующей за ним пшенице. Не станут ли оставшиеся в почве корневища душить ее?
Опасения их были ненапрасны. Бывало, что среди молодых, еще не окрепших всходов пшеницы вдруг появлялись крепкие стебли костра. Они шли от уцелевших в почве корневищ. Костер сразу же принимался теснить незваную гостью, а та отвечала ему тем же. В результате у хозяина не оказывалось ни хлеба, ни сена. А ведь стоило лишь повнимательней провести вспашку и поглубже запахать костер. Он бы тогда не смог отрасти вновь.
После таких неудачных опытов многие стали считать костер сорняком и отказываться от него. Особенно усердствовал ученый агроном И. Кабештов. В конце прошлого века он выпустил книгу для крестьян. Практическое руководство, советы, как разводить кормовые травы.
Все травы он хвалил и лишь о костре отозвался неодобрительно. «Вероятно, каждый из нас, — писал Кабештов, — отмечал на хороших, несбитых пастбищах одиночные кусты и даже целые куртины великолепного зеленого костра, тогда как вся трава вокруг съедена дочиста. Нужно ли искать более ясный признак непитательности костра?»
Усомнился в ценности костра уже знакомый нам агрохимик П. Костычев. Он собрал снопик этой травы и отнес в лабораторию. Там определили, сколько в зелени белка, золы и клетчатки. Полученные цифры он сравнил с анализом обычного лугового сена. Результат оказался не в пользу костра. По всем показателям он отставал даже от плохого лугового сена!
Правда, Костычев предупредил, что снопик был всего один и надо еще и еще раз проверить, но агрономы пропустили замечание мимо ушей и охладели к новому растению. Они стали сеять его меньше, а местами костер и вообще был забыт. Гнушались даже костровой соломы. Старались не употреблять ее и на подстилку скоту. Опасались, что потом подстилка попадет на поля и, если в ней уцелеют костровые семена, засорит хлебные нивы.
Впрочем, не все земледельцы оказались пессимистами. Практики-хлеборобы проверили советы Кабештова и нашли, что костер не нравится скоту, лишь когда перезреет. Если же пускать его на корм вовремя, то и лошади, и коровы, и овцы едят с удовольствием и сено получается высшего класса.
А те пучки зеленой травы, которые обнаружил Кабештов на стравленных, объеденных лугах, оказались там не по той причине, что животные забраковали костер и обошли его стороной, а потому, что он уже успел отрасти после пастьбы, а другие злаки не успели.
Но еще важней для нас, пожалуй, то обстоятельство, что костер не боится ни жары, ни засухи, ни мороза. Сравните со злаковыми травами: ежой и тимофеевкой. Тимофеевка хороша на севере, а на юге не годится. Ежа хороша на юге, а на севере начинает страдать. Костер одинаково хорошо работает и в Заполярье,
