Эдвард Уилсон - Хозяева Земли
После того как эти качества развились в достаточной мере, возникли языки, похожие нате, что преобладают сегодня. Несомненно,
это случилось до выхода из Африки, который, напомню, произошел 60 ооо лет назад. Расселяющиеся по миру популяции уже в полной мере обладали лингвистическими способностями современных людей и, вероятно, говорили на достаточно сложных языках. Этот вывод основан главным образом на том, что нынешние аборигенные популяции — непосредственные потомки первых колонистов, ныне разбросанные от Африки до Австралии, — обладают как сложнейшими языками, так и умственными качествами, необходимыми для их «изобретения».
Язык стал венцом общественной эволюции человека. Он наделил своего обладателя поистине магической силой. Оказалось, что с помощью произвольных символов и слов можно передать значение и сгенерировать потенциально бесконечное количество сообщений. По большому счету язык позволяет, пусть иногда лишь приблизительно, выразить всё, что можно воспринять чувствами и представить сознанием. Жизненный опыт, переживания, сны, математические теоремы — всё это находит свое выражение в языке. Логично предположить, что не язык создал сознание, а сознание создало язык. Этапы когнитивной эволюции выстраиваются в такую последовательность: тесные социальные взаимодействия в ранних человеческих поселениях — слаженная совместная работа, основанная на растущей способности понимать чужие намерения и действовать сообразно понятому — способность создавать абстракции при взаимодействии с другими людьми и внешним миром — возникновение языка. Возможно, зачатки языка появились как важнейшие ментальные качества, которые сочетались и эволюционировали вместе, взаимно усиливая друг друга. Однако маловероятно, что сначала возник язык, а затем эволюционировали такие качества. Вот что пишут Майкл Томаселло и его коллеги:
«Язык не первичен; он — производный инструмент. Он опирается на те же когнитивные и общественные навыки, благодаря которым маленькие дети указывают на предметы и показывают их другим, чтобы заявить о чем-то или донести какую-то мысль, чего не делают другие приматы, а также вступают в совместную деятельность и вместе с другими фокусируют внимание на одном и том же предмете — тоже уникальная черта среди приматов. В общем, вопрос можно сформулировать так: что есть язык, если не набор координационных приемов для направления внимания других в нужное русло? Какой смысл несет выражение “язык отвечает за понимание и обмен намерениями”, если, по сути, сама идея лингвистической коммуникации без этих базовых навыков теряет всякую осмысленность? И поэтому, хотя справедливо, что язык представляет собой главное отличие между людьми и другими приматами, мы полагаем, что он является производным уникальных способностей человека угадывать намерения других и сообщать им свои собственные. На этих же способностях основываются другие исключительно человеческие навыки, такие как декларативные жесты, сотрудничество, притворство и обучение, основанное на подражании».
Иногда говорят о языке животных. Чаще всего, наверное, встречается словосочетание «язык пчел». Считается, что пчелиный танец — способ коммуникации посредством абстрактных сигналов. Танцуя на сотах или во время отселения на скоплении тел других рабочих особей, пчела передает информацию. Это верно, что танцующая пчела действительно «сообщает» другим направление и расстояние до объекта, например источника нектара и пыльцы или подходящего места для нового гнезда. Однако она пользуется непреложным кодом, сложившимся, вероятно, миллионы лет назад. Кроме того, в отличие от человеческих слов и предложений, танец не является абстрактным символом. Это как бы инсценировка полета, который приведет другую пчелу к цели. Если танцующая пчела двигается по кругу, это означает, что цель находится рядом с ульем («летайте вокруг гнезда — и тогда найдете то, что ищете»). Виляющий танец,
складывающийся из многократно повторяющихся восьмерок, говорит о более далекой цели. Середина восьмерки, что-то вроде греческой буквы 0, указывает направление полета относительно положения солнца, а длина среднего сегмента пропорциональна расстоянию до объекта. Согласен, это впечатляет, но только люди могут сказать, например, так: «Выйдя на улицу, поверните направо, идите прямо до первого перекрестка, перейдите дорогу, а там еще буквально два шага, и будет ресторан... или нет, подождите, он немного подальше, практически на пересечении со следующей улицей».
В отличие от «языка» пчел и других животных, человеческий язык приобрел способность к отвлеченной передаче информации — мы можем говорить о том, чего нет рядом или даже нет вовсе. Просодия речи, акцентирование отдельных слов, ритмизация речевого потока несут дополнительную информацию, позволяя создать настроение, подчеркнуть оттенок смысла, снять двоякость возможного истолкования. Наш язык пронизан иронией, тонкой игрой преувеличений и ложных выпадов, так что значение, которое говорящий вкладывает в высказывание, нередко оказывается прямо противоположным буквальному. Мы умеем ходить окольными путями, наводя собеседника на мысль, но не формулируя ее напрямую и тем самым оставляя себе путь к отступлению. К подобным околичностям относятся вполне откровенные, можно сказать, стандартные предложения заняться сексом («Не хотите ли зайти ко мне посмотреть гравюры?»), вежливые просьбы («Вы не могли бы помочь мне поменять покрышку? Я была бы вам так признательна!»), завуалированные угрозы («Хороший у вас тут магазинчик. Жалко будет, если с ним что-нибудь случится»), предложения взятки («Послушайте, инспектор, а может, можно оплатить штраф прямо сейчас?»), просьбы о благотворительном пожертвовании («Мы надеемся на вашу поддержку»). Согласно Стивену Линкеру и другим исследователям, такая непрямая речь несет двоякую функцию — передать информацию и установить контакт с собеседником.
Язык — сосредоточие человеческого существования, и потому нам важно знать его эволюционную историю. Тут, правда, мы натыкаемся на то досадное обстоятельство, что это не только важнейший, но и самый преходящий из всех артефактов. Первые археологические находки, связанные с языком, относятся ко времени появления письменности, то есть им не больше пяти тысяч лет. К этому времени все важнейшие генетические изменения, характеризующие Homo sapiens, уже произошли и во всех человеческих обществах существовали сложные правила речи.
Тем не менее мы все же можем назвать несколько речевых паттернов, которые, видимо, сложились в процессе эволюции. Один такой след минувшего — смена ролей в процессе разговора. Бытует мнение, что продолжительность пауз между репликами различается у разных народов. Считается, к примеру, что скандинавы делают долгие паузы, прежде чем откликнуться на слова собеседника. А нью-йоркские евреи, по крайней мере в изображении юмористов, наоборот, любят говорить почти одновременно. Однако, когда исследователи измерили разговорные паузы у носителей десяти очень разных языков, выяснилось, что, во-первых, собеседники всегда избегают перекрывания реплик (но не перебивания) и, во-вторых, продолжительность пауз примерно одинакова. С другой стороны, если разговаривают носители разных языков, продолжительность пауз действительно сильно варьирует, что связано с усилиями, которые участники разговора прилагают к тому, чтобы понять значение слов и намерение собеседника. Этот вполне предсказуемый эффект, вероятно, и лежит в основе представления о том, что разные народы отличаются по темпу разговора.
Еще один недавно описанный рудимент ранней лингвистической эволюции — это невербальные вокализации. Эти звуки, выражающие эмоции без слов, вероятно, древнее, чем язык. Выяснилось, например, что вокализации, выражающие отрицательные змоции (гнев, недоверие, страх, печаль), совпадают у носителей английского языка и языка химба, на котором говорят в отдаленных и культурно изолированных поселениях на севере Намибии. При этом невербальные вокализации, передающие положительные эмоции (гордость собой,
приятное удивление, чувственное удовольствие, облегчение), не совпадают. С чем связано такое различие, непонятно.
Однако фундаментальным вопросом, затрагивающим происхождение языка, являются не разговорные паузы и невербальные вокализации, а грамматика. Выучиваем ли мы порядок соединения слов и фраз или же он в той или иной степени заложен в нас? В 1959 году эта тема стала предметом исторической полемики между Б. Ф. Скиннером и Ноамом Хомским. Полем для нее послужил опубликованный Хомским длинный обзор книги Скиннера «Вербальное поведение» (1957). В ней основатель бихевиоризма утверждал, что человек выучивает язык с нуля. Хомский оспаривал это утверждение. Он говорил, что за короткое время, отведенное на это ребенку, выучить язык с нуля невозможно. Сначала казалось, что победителем в споре вышел Хомский. Впоследствии он закрепил успех, сформулировав серию правил, которым, по его мнению, спонтанно следует развивающийся мозг. Эти правила, однако, были представлены в крайне неудобоваримой форме. Приведу один особенно выразительный пример.
