Мы – животные: новая история человечества - Мелани Челленджер
Механизмы эмпатии обеспечивают временное понимание переживаний другого человека или даже другого вида. Но то, что мы называем эмпатией, не обязательно заканчивается реакцией, соразмерной той, которую наше сопереживание позволяет нам видеть. То, что мы делаем с пониманием, впоследствии модулируется желаемым нами отношением. Скорее всего, у нас есть различные процессы, направленные на защиту от автоматических механизмов, сходных с мимикрией, если мы по какой-либо причине не хотим идентифицировать себя с другим человеком.
Среди тысяч живущих на этой планете видов возможны различные типы взаимоотношений. В научной литературе описано несколько способов того, как собираются вместе разные виды, чтобы создать подобие партнерства. Комменсализм – термин, обозначающий союз на основе терпимости. Стоит понимать, что подобные термины – это удобные, но не идеальные способы говорить о вещах, которые мы не до конца понимаем. Странное слово «комменсализм» пытается описать явление, когда одно животное получает одно или несколько преимуществ от близости с другим, в то время как второе терпит его присутствие, даже если ничего не выигрывает и не проигрывает. Примером тому могут послужить многие африканские птицы, которые используют больших млекопитающих в качестве насестов и защиты от хищников.
В других случаях взаимоотношения являются или становятся мутуалистическими. Среди птиц, которые катаются верхом на спинах крупных животных, есть буйволовые скворцы. Они тяготеют к млекопитающим, имеющим значительное количество клещей. Таким образом, они не только получают для себя источник пищи, но и приносят пользу другим животным, сокращая число паразитов на их теле. Зебры и страусы – два стайных вида животных – также образуют двусторонние союзы. У зебр фантастически острый слух и отличное обоняние, но плохое зрение. Тем временем страусы хорошо видят, но менее чувствительны к запаху опасности. Как следствие, зебры и страусы, на которых охотятся одни и те же хищники, путешествуют вместе, и одни выступают в роли глаз, а другие – ушей и носа. Если грядет беда, один предупреждает другого.
В возникающие между животными отношения могут быть вовлечены все виды биохимии и познания. Но то, что мы начали называть привязанностью, – это уже немного другое. Привязанность, использовавшаяся сначала для описания скоординированного избирательного репродуктивного поведения таких животных, как морские птицы, а позже – для моделей поведения между родителями и потомством, стала через какое-то время более-менее общим термином, объясняющим взаимные отношения, выходящие за рамки временного удобства. Когда мы гладим лошадь, сердечный ритм животного замедляется, а концентрация окситоцина повышается. Когда человек общается со знакомой ему собакой, у них снижается кровяное давление даже больше, чем в состоянии покоя.
Под влиянием окситоцина, вырабатываемого в гипоталамусе всех млекопитающих, и других органических соединений, таких как дофамин, привязанность между двумя людьми и даже двумя видами всегда носит взаимный характер. В привязанностях любого вида всегда присутствует что-то хорошее, общее для всех и пронизанное удовольствием. Даже не такие близкие, но взаимные отношения обоюдно приятны. Привязанность между парой морских птиц может быть более инстинктивной. Но в любом случае отношения полезны для каждого индивида лишь тогда, когда они приносят пользу каждому. Хотим мы это признавать или нет, большая часть того, о чем мы на самом деле говорим, когда подразумеваем доброту или счастье, берет начало в подобных отношениях.
Но отношения могут развиваться и другими путями. Представьте домовую мышь. Похоже, что мыши приспособились к оседлому образу жизни людей в позднем плейстоцене. Сегодня потомки этих крохотных созданий с черными глазками, живущие на наших чердаках и в подвалах, стали домашними из-за главного достижения тех мышей, которые могли переносить присутствие человека. Но отношения между мышами и людьми не превратились в привязанность. По правде говоря, мыши либо не оказывали никакого положительного влияния на жизни людей, либо выступали в роли вредителей. Преимущество было только на их стороне. Однако наблюдая, как человек и собака вместе играют на пляже, мы можем вспомнить, что это стало возможно из-за того, что нескольким волкам в древности было выгодно питаться остатками еды в человеческих поселениях. И в определенный момент этим отдельным животным стало выгодно расширить свои отношения с людьми, что в дальнейшем обернулось привязанностью, от которой оба вида получили что-то ценное.
Естественный отбор на фоне присутствия человека пошел по еще одному пути для тех копытных, которые были достаточно спокойными или смелыми, чтобы пастись на пшеничных или ячменных полях Плодородного полумесяца[70]. То, что подходило им тогда, привело к отношениям, которые сейчас чаще всего выгодны только тому животному, которое сажало пшеницу. Сегодня лишь у некоторых коз, свиней или коров есть такие отношения с людьми, которые приносят им пользу.
Появление в жизни Земли того, что сейчас принято называть экосистемой, кажется невероятным. В промежутке между двумя мировыми войнами английский ботаник, который однажды провел год, обучаясь у Фрейда в Вене, подарил нам концепцию экосистемы. «Хотя организмы могут претендовать на наш главный интерес, – писал Артур Тенсли в 1935 году, – когда мы пробуем мыслить фундаментально, мы не можем отделить их от особой окружающей среды, вместе с которой они образуют одну физическую систему». И снова мы лишь пытаемся найти слово, которое может объяснить нечто столь запутанное. Никто из нас не знает наверняка, что мы подразумеваем под экосистемой. И еще меньше мы знаем о своей роли в ней. Но, похоже, когда существует большое разнообразие форм жизни, мир приходит к временным условиям, которые работают на обеспечение жизни. Стоит только серьезно вмешаться в это разнообразие, как диапазон и изобилие видов сократятся.
Когда-то мы были полностью интегрированной частью африканской экосистемы, и деятельность, продолжительность жизни и популяции наших генетических предков напрямую контролировались хищниками и скудностью питания. Но, как отметили антропологи, например Иэн Таттерсаль, на каком-то моменте истории нашего вида культурные и генетические черты позволили нам преодолеть некоторые ограничения, накладываемые на нас крупными хищниками, и мы стали находить коллективные средства защиты и выживания. Когда это случилось, влияние нашего
