Виталий Ларичев - Сад Эдема
Однако великий немецкий поэт Иоганн Вольфганг Гете, прослышав о дискуссии в Париже, расценил ее результаты иначе. В его глазах спор Кювье и Сент-Илера знаменовал собой начало великого поворота, который ничто уже не могло остановить.
Гете не случайно так взволновали вести из Парижа. Он много раздумывал над проблемами эволюции животного мира и, в отличие от своего известного современника в Германии зоолога Иоганна Фридриха Блюменбаха, симпатизировал не Кювье, а его противникам. На Гете сильное влияние оказали работы Иоганна Готфрида Гердера, посвященные философским проблемам истории человечества. Они привели его к мысли о теснейшей связи человека с животным миром. Вот как смело для своего времени писал Гете в письме от 17 ноября 1784 г.: «Найти отличие человека от животного ни в чем отдельном нельзя. Напротив, человек самым тесным образом родствен животным».
Своими мыслями об этом, а также о взаимосвязях животного мира с растительным Гете поделился с Фридрихом Шиллером, когда они в июне 1794 г. Встретились на заседании Общества естествоиспытателей г. Иены, а затем продолжили беседу дома. Суждение о «метаморфозах» видов Шиллер выслушал «с большим участием, прекрасно все понимая», но и он в заключение беседы покачал головой и сказал: «Это ведь не подтверждается опытом, это всего лишь идея!»
Однако Гете занимался не только развитием идей, но и опытами. Доказывая поистине дерзкую для XVIII в. мысль о родстве животных и человека, он написал специальное сочинение, посвященное, казалось бы, весьма частному вопросу: есть ли у человека межчелюстная кость? Но в то время этот вопрос имел принципиальное значение, поскольку голландский анатом Питер Кампер, ссылаясь на отсутствие этой кости у человека, не включил его в единый с животными ряд развития! Гете, используя принципы сравнительной анатомии, доказал, что такая кость есть у человека. По этому поводу он в восторге писал Гердеру: «Я нашел не золото, не серебро, но вещь, которая доставляет мне несказанную радость: это os intermaxillare у человека…Ведь это завершающий камень в картине человека, его не было! И вот он!»
Однако тогда статья Гете не пошла в печать: ее отвергли Гердер и Блюменбах, и конечно же Кампер. Вот почему теперь, в июне 1830 г., Гете так радостно приветствовал дискуссию в Париже. Он приветствовал ее как предвестницу скорого торжества идеи о неразрывной связи человека с царством животных: «Ну, что думаете вы об этом великом событии? — воскликнул Гете, встретившись 2 августа 1830 г. со своим другом и переводчиком Фридрихом Якобом Сорэ. — Дело дошло, наконец, до извержения вулкана; все объято пламенем; это уже вышло из рамок закрытого заседания при закрытых дверях!» Сорэ подумал, что Гете конечно же имеет в виду события июльской революции во Франции, и соответственно ответил. Но собеседник поправил его: «Мы, по-видимому, не понимаем друг друга, дорогой мой!.. Я говорю о чрезвычайно важном для науки споре между Кювье и Жоффруа Сент-Илером; наконец-то вынуждены были вынести его на публичное заседание в Академии… Французский ученый мир относится к этому спору с огромнейшим интересом; ведь, несмотря на страшное политическое возбуждение, заседание 19 июля состоялось при переполненном зале…Благодаря свободному обсуждению в Академии, в присутствии большой публики, вопрос этот приобрел общественный характер, так что теперь уже нельзя будет запрятать его в замкнутые комиссии и разделаться с ним при закрытых дверях».
Однако, как показали последующие события, французская Академия отнюдь не решила «дело о месте человека в природе».
А между тем самый сокрушительный удар сторонникам Кювье исподволь готовился в самой Франции, совсем недалеко от Парижа, в провинциальном городке Абвиле, который раскинулся на берегу реки Соммы. Сюда в 1830 г. приехал и начал врачебную практику молодой человек по имени Казимир Перье. Интересы его отличались разносторонностью, однако более других проблем недавнего студента волновало прошлое Земли. Он начал «экскурсии» в окрестности городка и вскоре открыл в Хоксе, одном из предместий Абвиля, самое подходящее место для любительских изысканий. Здесь отцы города надумали прорыть канал, чтобы открыть прямой доступ к портовым причалам. Древние речные наносы вскрывались землекопами на большую глубину, позволяя любоваться разнообразными напластованиями. Но самое волнующее началось, когда строителям канала стали попадаться кости огромных животных. Позже удалось определить среди них останки слонов, носорогов, лошадей и даже бегемотов. Их «допотопный» возраст не вызывал у врача сомнений.
Но найдены были не только кости. Однажды Перье обратил внимание на странные камни, что попадались порой в тех же горизонтах, в которых залегали останки обитателей «допотопной земли». Впрочем, их мудрено было не заметить: бросалась в глаза правильность их форм, видимо, намеренно приданная им ловкой оббивкой. Камни напоминали примитивные топоры или клинья: один конец их приострялся, а другой, в большинстве случаев закругленный, оставался массивным. Он удобно помещался в ладони, и при рубке можно было не опасаться, что тупой обух поранит кожу. Некоторые клинья представляли собой овальную речную гальку со сколами только на приостренном конце, в то время как остальные части оставались нетронутыми. Что это, как не знаменитые «громовники», известные с давних пор? Но насколько они грубее известных Перье образцов! Примечательно также, что среди них не встречались полированные или шлифованные образцы; все топоры обколоты и сглажены лишь от долгого пребывания в земле или перекатывания в воде, но не более того. По первозданной архаичности они не шли ни в какое сравнение с находками Турналя и Кристоля, что вызывало — в который уже раз! — мысли об ископаемом человеке. Что ж, значит, в Хоксе тоже жили древние, поистине допотопные люди, современники теплолюбивых слонов и бегемотов, давно исчезнувших в Европе.
Так через тридцать с небольшим лет в континентальной части Европы было повторено открытие, сделанное Джоном Фрером. Казимир Перье не подозревал о предшественнике, который задолго до него раздумывал над тем, что теперь не давало покоя ему. А топоровидный инструмент из Саффолка удивительно на поминал абвильские оббитые камни — можно было даже подумать, что их изготовил один мастер!
Пять лет Перье продолжал наблюдения в долине Соммы; там, где велись земляные работы, проводил небольшие раскопки сам, и наконец всякое сомнение покинуло его: он открыл следы культуры необычайно древнего человека. Предки, очевидно, достаточно долго жили здесь, если даже можно заметить, как постепенно совершенствовались их топоры: одни из них отличались почти изящной формой и тщательной оббивкой, а другие сохраняли очертания исходной гальки или желвака кремня, из которого неуклюже, с помощью предельно экономной оббивки выделывался топоровидный инструмент.
Перье решил, что наступила пора поделиться наблюдениями с кем-нибудь из людей достаточно образованных, чтобы поняли его. К счастью, в Абвиле такой человек нашелся, и учреждение, которое он возглавлял, тоже оказалось подходящим. Жак де Кревекер, или, как он просил себя обычно называть по фамилиям матери и отца, Буше де Перт, вот уже более 10 лет возглавлял таможенное бюро Абвиля и одновременно руководил Обществом естествоиспытателей этого городка, некогда созданным его отцом.
Перье, конечно, и вообразить себе не мог, насколько круто изменит он своим открытием судьбу директора таможенного бюро.
Вместе с Перье Буше де Перт совершил несколько экскурсий на берега Соммы, а с 1836 г., когда на его глазах из земли извлекли ископаемые кости и обколотые камни, археология стала для него делом жизни, ради которого он был готов пожертвовать всем на свете. Не зная усталости, этот пятидесятилетний, уважаемый в городе человек часами лазал по обрывам, выискивая кости и камни.
Впрочем, его изыскания начались еще раньше. Однажды, июньским вечером 1826 г. прогуливаясь по Сен-Жилю, пригороду Абвиля, Буше де Перт заглянул в яму каменоломни, уходящей на несколько метров в глубь земли. И не только заглянул, но, движимый любопытством, опустился на дно шахты, где нашел оббитые камни. Удивило его, впрочем, и другое — почему-то вместе с ними не было ни одного фрагмента глиняных сосудов. И вот тогда-то ему пришла в голову неожиданная мысль: а что, если человек вначале умел изготовлять лишь каменные орудия, а эпоха глиняных сосудов, бронзы и железа наступила значительно позже? Эта мысль определила деятельность Буше де Перта на десятилетия вперед. Позже он напишет в одном из своих многочисленных сочинений: «Плоды моей научной деятельности основывались на расчете. Этот расчет давал мне уверенность. Все овраги, которые исследовались, я изучал с полной уверенностью в правоте моей идеи».
Спустя два года после этого вечера Буше де Перт нашел наконец невдалеке от абвильского госпиталя то, что долго искал, — первый камень, оббитый «допотопным человеком» (он пока еще не сомневался в реальности библейского потопа; разве многометровые песчаные толщи наносов в окрестностях Абвиля не подтверждают библейское сказание?). Невзрачный камень длиной 12 сантиметров с двумя отчетливыми сколами на поверхности нашел свое, место в его шкафу. Через много лет, как величайшую ценность, его передадут в знаменитый музей древности Сен-Жермен, который под Парижем, а пока он лишь начальный камень в коллекции, которую твердо решено собрать.
