Метазоа. Зарождение разума в животном мире - Питер Годфри-Смит
Я несколько раз упоминал чистильщиков – небольших рыбок, которые объедают паразитов с кожи тех рыб, что не прочь воспользоваться их услугами. В конце процедуры чистильщики часто откусывают у «клиентов» кусочки кожи; чуть выше я описывал, как наблюдал нечто подобное на станции очистки акул. Если чистильщик откусывает слишком много, он нарушает условия сделки, но мелкие щипки – это нормально. На станциях очистки часто собираются рыбы, ожидающие своей очереди. Рыбы-чистильщики определенного вида в присутствии наблюдателей мошенничают реже, но, когда поблизости никого нет, они могут позволить себе лишнего{167}. Похоже, рыбы заботятся о своей репутации. И действительно, те клиенты, которые оказались свидетелями жульничества, стараются избегать мошенничающих чистильщиков.
Социальные связи рыб не ограничиваются другими рыбами. Рыбы заинтересованы в самом широком сотрудничестве и часто объединяют усилия с животными, которые способны на большее или, по крайней мере, умеют делать вещи, недоступные рыбам. Довольно большая доля сложного поведения рыб, похоже, специально нацелена на преодоление ограниченных возможностей тела рыбы в области действий.
На дне моря нередко можно наблюдать альянс бычка и креветки{168}. Бычок, маленькая рыбка с длинным тельцем, часто живет в тесном соседстве с креветкой, буквально в одной норке. Нору в песке роет креветка, чье тельце – швейцарский нож замечательно подходит для такой работы, а рыбка выполняет роль сторожа. Потрясающе удачное объединение сил членистоногих и позвоночных: рыбий глаз-камера, великое изобретение в сфере ощущений, настолько полезен креветке, что она соглашается делить с бычком жилье, несмотря на очевидную бесполезность рыбки в качестве строителя.
Похожее сотрудничество, причем хорошо развитое, демонстрируют и некоторые крупные рыбы, в частности морские окуни, обитающие в Красном море и на Большом Барьерном рифе у берегов Австралии. Эти рыбы охотятся в компании мурены и координируют действия, обмениваясь сигналами, понятными обоим видам{169}. Случается, что окунь обнаруживает добычу, спрятавшуюся в расщелине рифа. Окунь – крупная рыба, добраться до жертвы он не может. У него нет ни щупалец, как у осьминога, ни клешней, как у краба. Поэтому окунь кивками и выразительными телодвижениями подает сигнал мурене, которой не составит труда пролезть внутрь и вытащить или спугнуть жертву. Александр Вейл, который подробно изучил это поведение, пишет, что рыба может караулить жертву до двадцати пяти минут, прежде чем найдет напарника, которому подаст сигнал. Кроме всего прочего, Вейл обнаружил, что эти рыбы отлично его запоминали. Он несколько раз покормил окуня, а затем около трех недель не показывался в месте его обитания. Когда он вернулся, рыба подплыла к нему необычно близко и замерла в ожидании. Вейл считает, что рыба запомнила его в качестве источника пищи. Окуни чаще всего охотятся в компании мурены, но описаны случаи, когда на призыв окуня о помощи реагировал осьминог и тоже нырял за жертвой в расщелину.
В первом приближении эволюция сообразительности у рыб может выглядеть следующим образом. Рыбы – стадные животные, поскольку стадность полезна им во многих отношениях, особенно для защиты от хищников. Сложная социальная среда поощряет развитие распознавания, памяти и стратегических навыков, после чего эти свойства находят себе применение и в других условиях, например когда рыба, что по природе ей несвойственно, обучается вещам, которым вряд ли найдется какое-то полезное с точки зрения биологии применение, например различать музыку разных стилей. К тому же рыбы необычайно часто сотрудничают с другими видами, даже если им приходится преодолевать значительный межвидовой разрыв, например между рыбами и креветками. У рыб такое поведение закрепляется, потому что настроенная на сотрудничество особь получает преимущество перед другими рыбами той же популяции. (То же самое верно и для креветки.)
Все это в какой-то мере объясняет сообразительность рыб. Я же хочу вынести на обсуждение еще одну идею и поговорить не о причине смышлености рыб, но о той форме, которую она обрела, и о вытекающих из нее следствиях. Тело рыбы – единое целое, в отличие от осьминога с его восемью конечностями. Оно создано для движения и для других координированных действий тела как целого. Нервная система централизована, а мозг располагается в голове между глазами-камерами.
Как нередко случается в ходе эволюции, животное, определенным образом сформировавшееся в конкретных обстоятельствах, попадает затем в совершенно другие условия. В этом случае оно наследует способ бытия и связи с окружающим миром, сложившиеся в другом контексте. В таком положении дел есть как плюсы, так и минусы. Ситуация повернется той или иной стороной; какие-то двери откроются, ну или приоткроются, а какие-то нет. У мозга позвоночных, начало которому положили рыбы, все еще было впереди.
Ритмы и поля
Ганс Бергер, работавший в Германии в начале 1920-х годов, верил в телепатию, или экстрасенсорное восприятие, и был твердо намерен понять, как оно работает{170}.
Его вера укрепилась после одного случая в 1892 году, когда Бергер служил в армии. Ганса сбросила лошадь, он чудом не попал под колеса тяжелого артиллерийского орудия. Тем же вечером он получил телеграмму от отца: у сестры Бергера возникло сильное чувство, будто с ним случилось нечто ужасное. Бергер был убежден, что это происшествие доказывает существование телепатической связи, – ужас, обуявший его в момент, когда к нему приближалось орудие, каким-то образом передался сестре. Стремление раскрыть эту загадочную связь между разумом и материей переросло в настоящую исследовательскую страсть. Большую часть экспериментов он проделывал в одиночку, часто втайне; при этом Бергер занимал высокую должность в клинике Йенского университета и выполнял обычный круг обязанностей. Младший коллега Рафаэль Гинзберг, на котором Бергер проводил некоторые из своих экспериментов, описывал его потом как человека, одержимого рутиной: «Дни его были похожи друг на друга, как две капли воды. Год за годом он читал одни и те же лекции. Он был олицетворением постоянства»{171}. Впрочем, «постоянство» не совсем удачное слово; профессора, который каждому потоку читает одни и те же лекции, я бы назвал «циклическим».
Бергер пытался раскрыть связь мозга и разума, изучая энергетические потоки и превращения. Он пробовал то одно, то другое и в какой-то момент, вспомнив о работах английского физиолога Ричарда Катона, обнаружившего электрическую активность мозга, стал измерять ее с помощью гальванометра – иногда на открытом мозге пациентов, получивших черепно-мозговую травму, а иногда на поверхности головы. Со временем он начал замечать нечто поразительное. Это были постоянные волны электрической активности, которые генерировались мозгом, но регистрировались и на небольшом расстоянии от него. Среди них отчетливо выделялись два вида волн: медленные и глубокие появлялись, когда испытуемый закрывал глаза, когда же глаза были открыты, регистрировались волны быстрые и мелкие. Первые он назвал альфа-волнами, а вторые – бета-волнами. Бергер начал записывать электроэнцефалограммы. Не он первый до этого додумался – как часто случается, в истории отыскались практически забытые предшественники{172}. Но Бергер первым записал ЭЭГ человека и дал своему «зеркалу мозга» общепринятое теперь имя: электроэнцефалограмма, по-немецки Elektrenkephalogramm.
Реальностью, которая крылась за наблюдениями Бергера, или реальностью, как мы ее сегодня понимаем, была вовсе не телепатия, но нечто еще более странное. Загадки окружают ее даже сейчас. Основа происходящего такова.
Во второй главе мы рассматривали электрический заряд и его значение для живого организма. Ионы – это атомы
