Александр Цингер - Занимательная ботаника
Итак, вот сколько иногда несложных, но очень важных вопросов может встать перед каждым из нас, кто любит свою родную природу, свои родные места, свои поля и леса, холмы и луга. Позвольте же мне еще раз вспомнить Н. А. Некрасова, который, приехав на свою родину, на Волгу, вдохновенно писал:
Мне лепетал любимый лес:Верь, нет милей родных небес,Нигде не дышется вольнейРодных лугов, родных полей,И той же песенкою полнБыл говор этих милых волн…
Юные читатели! Любите свой край, землю своих отцов, любите свою Родину!
Последняя беседа
На прощанье с моим снисходительным читателем мне хочется покаяться перед ним в одном тяжком грехе, за который часто упрекала меня совесть, когда, составляя эти очерки, перебирал я в памяти отрывочные сведения и воспоминания. Я никогда не вел сколько-нибудь систематических записей наблюденного, никогда не делал заметок о том, что случилось узнать или прочесть; если я собирал маленькие гербарии, то никогда их как следует не хранил. Из них сохранилось и, может быть, принесло свои крошки пользы лишь то немногое, что при случае перешло в настоящие руки. Если в вас, читатель, теплится любовь к изучению растительного мира, не повторяйте моей непростительной ошибки! Помните всегда, что ваша самая маленькая, самая непритязательная любительская работа может, хотя бы самыми слабенькими толчками, способствовать движению к великой цели познания природы; и это особенно важно у нас, особенно в наши дни. От разнохарактерного растительного покрова, одевающего многообразные просторы нашей социалистической Родины, в огромной мере зависит благосостояние трудящихся нашего великого Союза. Много еще не исследованного, не изученного таится в наших полях, лугах и лесах, которые нас и питают, и одевают, и греют. Мобилизуйте все пригодные для этого фронта силы! Только при помощи организованного коллективного труда многочисленных любителей флоры можно полнее использовать богатство нашей страны.
Никогда не смущайтесь, читатель, тем, что вы — только «любитель».
Тут вовсе не необходимы глубокие познания. Пристальный глаз привычного человека может иногда видеть то, что ускользает от глаза ученого специалиста. Более ста лет тому назад не «просвещенные» рабовладельцы, и даже не ученые специалисты, а неграмотные крепостные крестьяне первые подметили, что хлебные поля заражаются ржавчинным грибком от соседства с барбарисовыми садами. Это упорно признавалось нелепым предрассудком «темного люда», пока не было доказано, что красные пятна на листьях барбариса и бурая ржавчина на хлебах есть две стадии развития одного и того же грибка.
Конечно, любитель должен кое-что знать: должен уметь высушить растение для гербария, должен уметь сделать запись, когда и где найдено растение. Полвека тому назад мой отец, первый из русских ботаников, предпринял изучение русской флоры при содействии широкого круга любителей. На его призыв из разных углов десяти-двенадцати окружающих Москву губерний присылались многочисленные любительские гербарии. Всякая самая скромная присылка являлась более или менее ценной. Лишь очень немногие были составлены неумелыми руками, и только один гербарий был совершенно анекдотический. Растения, связанные пучками, были высушены на припеке солнца. Различать что-нибудь в этих темных венчиках было очень трудно. Записки о месте и времени сбора были, без преувеличения, такого рода: «рано утром, возле Машкиной вершины», «в 6 часов вечера, справа от бани». В каком месте, в какое время года была это «утро» или «вечер», оставалось неизвестным. О том, в какой губернии находились упомянутая «Машкина вершина» и «баня», можно было только догадываться по почтовому штемпелю на посылке. Это было полвека тому назад; теперь в каком угодно отдаленном углу страны любитель может добыть себе руководящие указания, как собирать растения, как делать те или другие наблюдения.
— Я могу, — говорит любитель, — уделять ботанике лишь свои немногие досуги. Что же смогу я сделать? Разве какую-нибудь самую ничтожную научную мелочь!
Да, может быть, только «ничтожную мелочь», но при словах «научная мелочь» у меня встает одно воспоминание, теперь уже подернутое флером траура, — воспоминание о том, как мне в последний раз в жизни посчастливилось видеться и говорить с незабвенным Климентом Аркадьевичем Тимирязевым. Позвольте, читатель, в этой заключительной беседе с вами рассказать один эпизод из последней моей беседы с великим нашим натуралистом.
Дело было весной 1919 г. Я был очень болен, и врачи настойчиво усылали меня на юг. Уезжая в Крым, я прощался с Москвой, не ведая, придется ли дожить до возвращения. Хотелось навестить и маститого К. А. Тимирязева, но беспокоить его без какого-нибудь достаточного повода я бы едва ли решился. Помог случай: К. А. в то время заготовлял иллюстрации к своим воспоминаниям. Ему хотелось иметь фотографию трибуны Галилея, находящейся во Флорентийском музее естественной истории. В этом музее на одном из международных конгрессов некогда состоялось первое публичное выступление К. А. Тимирязева в Европе. У меня нашлось два снимка с этой Галилеевой трибуны, и я был, разумеется, счастлив оказать маленькую услугу старому ученому, к которому я всю жизнь относился с безграничным почтением.
Когда я принес снимки Клименту Аркадьевичу, разговор, естественно, начался с Галилея, Флоренции, Италии. Несмотря на сильную уже седину и давно парализованную руку, Тимирязев был полон чисто юношеской бодрости и одушевления. Каким живым блеском сияли его выразительные глаза! Право, мне казалось, что не я, а он моложе меня на четверть века!
Я твердо намеревался пробыть не более пяти минут: спросить об одной непонятной мне детали в винтовых механизмах некоторых растений и затем раскланяться. Интересовавший меня вопрос быстро был выяснен с той простотой и ясностью, которыми обычно отличаются объяснения глубоких знатоков дела; но затем разговор снова вернулся к Галилею, затем перешел на Ньютона, на Гельмгольца, на Бунзена, на Дарвина, на самые глубокие вопросы естествознания. Я с восторгом слушал оживленную речь, в которой полновесная ценность содержания сочеталась с легким изяществом внешней формы, — сочетание, дающееся только очень большим талантам.
Я не заметил, как промелькнули полтора часа. Наконец я спохватился и стал прощаться.
— Климент Аркадьевич, — сказал я, — идя к вам, я собирался поговорить лишь об одной научной мелочи, а вы развернули передо мной картины самых высоких научных вершин.
На это он тоном ласкового, деликатного упрека сказал:
— Вы — плохой ученый, если употребляете такое само себе противоречащее выражение, как «научная мелочь». Разве в нашей науке есть мелкое и крупное? Все подлинно научное, как бы оно ни казалось мелким, — одинаково крупно, одинаково ценно.
Юные ботаники-любители! Пусть эти слова будут девизом, начертанным на вашем знамени!
О «Занимательной ботанике» и ее авторе
В научно-популярной литературе, написанной для юношества, «Занимательная ботаника» — явление, несомненно, единственное и оригинальное. В авторе этих «непритязательных бесед любителя» удачно сочетались блестящее мастерство методиста-педагога, изящество стиля и тонкое наблюдение окружающей природы в ее самых, казалось бы, мелких явлениях. Это дало небольшой книге, выдержавшей уже четыре русских издания и несколько переводов, доступность в усвоении излагаемого автором материала, строгую научность в объяснении сообщаемых фактов и занимательную простоту изложения, вместе с тем свободную от какого-либо упрощенчества. Наряду с этим автор ставит ряд вопросов для наблюдений своим юным читателям; иногда прямо говорит читателю: «Не знаю!», «Я этого не встречал!», что придает всему изложению характер действительно задушевных бесед, которые сами волнуют автора, а потому не могут не волновать и читателя.
Тем любопытнее, что эти ботанические очерки были написаны не ботаником, а физиком по специальности, принимавшим непосредственное участие в преподавании физики в Московском университете.
А. В. Цингер являлся учеником талантливых профессоров Московского университета — А. Г. Столетова и Н. А. Умова, он был автором «Начальной физики», «Механики» и «Задачника по физике». Этот факт следует отметить особо и потому, что читатели и даже иногда специалисты-ботаники считают автором «Занимательной ботаники» брата Александра Васильевича — Николая Васильевича Цингера, выдающегося русского ботаника, специально занимавшегося изучением вопроса о видообразовании у растений, засоряющих посевы льна.
Но «родственные чувства» к ботанике, как мы знаем, не ограничивались у А. В. Цингсра только этим. Отец его, Василий Яковлевич, был, как говорят иногда, «двойной» доктор — доктор чистой математики и почетный доктор ботаники. Факт в истории ботаники необычайный, хотя мы и знаем, что одной из специфических и оригинальных черт «московской ботаники», связанной с Московским университетом, было именно то, что занятиям ботаникой с необыкновенной любовью отдавались не только «присяжные ботаники», но и инженеры паровозостроения, инженеры мостостроения, технологи, а о зоологах, фармакологах, преподавателях и говорить нечего. Недаром в прежнее время называли иногда в шутку «Московскую флору» Н. Н. Кауфмана «опасной книгой», которая, если уже попала кому в руки, то безраздельно увлекала того в долину Оки, в леса и луга, на холмы и склоны искать и узнавать растущие там травы.
