Франс де Вааль - Истоки морали: В поисках человеческого у приматов

Всевозможные уловки, к которым человек прибегает, чтобы оправдать свое бездействие, тоже были исследованы в одном любопытном эксперименте. Студентам университета велели быстро перейти из одного университетского здания в другое, разместив на их пути «жертву». Только 40 % из них спросили у «пострадавшего», что случилось. Студенты, которым приходилось спешить, помогали гораздо реже, чем те, у кого было время. Некоторые буквально переступали через стонущую «жертву», даже несмотря на то, что, по иронии экспериментаторов, темой лекции, на которую торопились слушатели, была история о добром самаритянине.

Эмпатия многослойна, как матрешка. В ее сердцевине находится способность приходить в соответствие с эмоциональным состоянием другого человека. Вокруг этого ядра эволюция разместила один за другим все более сложные слои, такие как чувство сопричастности и готовность войти в положение другого. У немногих биологических видов присутствуют все слои без исключения, но ядро системы возникло не позже, чем сами млекопитающие.

Решение помочь зависит не только от рациональной оценки ситуации, поскольку движущая сила здесь практически всегда — эмоциональный порыв. Если бы не эмпатия и отзывчивость, мы бы вряд ли вообще стали кому-то помогать. Скажите, кто нырнул бы в реку, рискуя ради другого, на основании одних только рациональных рассуждений? В исследовании шведских футбольных болельщиков, к примеру, чем больше в мозгу испытуемого активировалась эмпатия, тем сильнее он старался облегчить участь страдальца. С другой стороны, одних эмоций недостаточно. Эмоции сочетаются с расчетами типа цена/ выгода — ив результате рождается план действия или бездействие. Вот почему не все студенты в исследовании, связанном с лекцией о добром самаритянине, готовы были помочь пострадавшему. Человеческая цель формируется в сочетании эмоциональных позывов и когнитивных фильтров. Такое же сочетание работает и у других животных.

Один из способов изучить роль эмпатии заключается в наблюдении за реакцией на чужие страдания. У шимпанзе и бонобо наиболее вероятный результат — утешение. Представьте: жертва агрессии, еще недавно спасавшая свою жизнь бегством, теперь сидит в сторонке надувшись, вылизывает раны и выглядит отвергнутой. Она приободряется, когда кто-то из свидетелей происшедшего подходит к ней, обнимает, разбирает шерсть или тщательно осматривает рану. Процесс утешения может проходить очень эмоционально — тогда две обезьяны буквально вопят в объятиях друг друга. Рассмотрев почти 4000 таких эксцессов, мы выяснили, что в большинстве случаев утешают друзья и родственники, причем чаще самки, нежели самцы. Последнее верно и в отношении человека; у нас утешение рассматривается как форма сочувственной заботы. Обычно при исследовании просят кого-то из членов семьи притвориться грустным или расстроенным и смотрят на реакцию детей. В раннем возрасте дети демонстрируют те же прикосновения, объятия и успокаивающий телесный контакт, что и человекообразные обезьяны, причем девочки делают это чаще, чем мальчики.

Я против использования разных терминов для обозначения этих реакций у человека и человекообразных обезьян, как требуют противники антропоморфизма. Те, кто говорит, что «животные — не люди», как правило, забывают, что хотя это и правда, но в то же время люди — тоже животные. Упрощать поведение животных, не упрощая при этом поведения человека, нельзя — это воздвигает между ними искусственный барьер. Я лично придерживаюсь других принципов методологического минимализма; согласно им, если два близкородственных вида в сходных обстоятельствах поступают одинаково, то и мыслительные процессы, стоящие за их поведением, скорее всего, тоже схожи. Иначе пришлось бы постулировать, что за короткое время после разделения оба вида развили у себя разные мыслительные механизмы, порождающие одно и то же поведение. С эволюционной точки зрения это слишком сложное предположение. Разве что удастся доказать, что обезьяна, утешающая сородича, руководствуется иными мотивами — не теми, что движут человеком в тех же обстоятельствах. Я предпочитаю более элегантное предположение: тем и другим видом движут одинаковые импульсы.

Целевая помощь — еще более сложное выражение эмпатии. Цель здесь — не просто реакция на отрицательные эмоции других, а постижение ситуации. Мы понимаем специфические нужды других — скажем, когда кто-то помогает слепому перейти улицу. Мы способны представить себе, что значит слепота, и оказать помощь в этой конкретной ситуации. В человеческой жизни подобных примеров множество, и то же самое можно сказать о любом другом биологическом виде с большим объемом мозга, включая дельфинов, слонов и человекообразных обезьян. Раньше я всегда рассказывал о том, как бонобо спас птицу, оглушенную неожиданным столкновением со стеклом, или как шимпанзе в условиях дикой природы буквально оттащил своего неопытного собрата от ядовитой змеи. Историй, в которых человекообразные обезьяны, судя по всему, ставят себя на место себе подобного, множество. Но здесь я опущу все эти истории, потому что появилось наконец исследование, целиком посвященное целевой помощи. Это исследование проведено в Институте исследования приматов (PRI) Университета Киото (Япония) и прекрасно дополняет нашу работу по изучению взаимопомощи у шимпанзе.

Я несколько раз бывал в Институте исследования приматов. Шимпанзе там живут в больших открытых вольерах с изобилием зеленых кустарников и высокими сооружениями для лазанья. Иногда их, примерно так же, как у нас в Центре имени Йеркса, приглашают в помещение для добровольного тестирования. Но в японском институте обезьяна проходит по сложной системе туннелей и оказывается в центре комнаты; людям в этой комнате принадлежит только пространство вдоль стен. В процессе эксперимента обезьяны находятся в стеклянной комнате в центре, а экспериментаторы ходят вокруг со своим хитрым оборудованием. Правда, в опыте, о котором идет речь, не было особенно сложного оборудования. Синья Ямамото предоставил шимпанзе выбор между двумя способами добыть апельсиновый сок. Можно было подтянуть контейнер к себе лопаткой, а можно — просто пососать сок через соломинку. Но в том-то и дело, что никаких инструментов у подопытной обезьяны не было. Зато рядом в отдельной клетке сидел другой шимпанзе, у которого был целый набор разных инструментов. Этот шимпанзе оценивал взглядом обстановку, выбирал нужный инструмент и передавал его первому шимпанзе через небольшое окошечко. Если владелец инструментов не мог разобраться в ситуации, он начинал брать и передавать инструменты в случайном порядке; это как раз и указывало на то, что второй шимпанзе не понимает потребности первого. Эксперимент наглядно продемонстрировал, что шимпанзе не просто готовы помогать друг другу, но и учитывают при этом конкретные нужды собратьев.

Если кто-то думает, что в естественных условиях эти обезьяны никогда не стали бы делиться друг с другом полезными орудиями, то исследование Ямамото получило отличное подтверждение из Фонголи — местности в Сенегале, где американский приматолог Джилл Пруэтц изучает обитающих в саванне шимпанзе. В отличие от лесных шимпанзе, эта группа вынуждена в поисках пищи постоянно преодолевать громадные расстояния. Давно известно, что шимпанзе делятся мясом, но шимпанзе Фонголи, кроме того, делятся и растительной пищей (плодами баобаба, например); именно у них была впервые отмечена передача орудий. К примеру, вот юная самочка таскает термитов при помощи веточки; в это время рядом с ней усаживается доминантный самец с приготовленным инструментом во рту. Инструмент для ловли термитов у шимпанзе представляет собой сломанную веточку с удаленными боковыми побегами. Когда инструмент у самочки истрепался, она просто взяла новый изо рта самца и продолжила свое занятие — а самец сделал еще один инструмент и снова уселся рядом. Этот новый инструмент снова забрала самочка, когда он ей понадобился. Самец же после ухода самки не стал делать новых приспособлений и термитов ловить тоже не стал.

Мы по-прежнему мало знаем о способностях обезьян, как в неволе, так и в дикой природе, но в последние годы в этом направлении делается немало. Уже ясно, что они далеко не так эгоистичны, как считалось, и кое в чем запросто могут посрамить среднестатистического священника или левита, когда дело касается человечности.

Глава 6

Десять лишних заповедей

Две вещи наполняют мою душу всегда новым и все более сильным изумлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее я размышляю о них: это звездное небо надо мной и моральный закон во мне.

Можем ли мы не чувствовать боли, когда пламя сжигает нас? Можем ли мы не сочувствовать друзьям? Неужели эти явления менее необходимы или порождают менее серьезные последствия только потому, что относятся к сфере субъективного опыта?