Мы – животные: новая история человечества - Мелани Челленджер
Некоторые виды осознанности позволяют живым существам общаться на интеллектуальном уровне, чтобы выжить. Когда системы объединяются в многоклеточную структуру, необходимо некое подобие внутренней организации. Но количество возможностей начинает снижаться. В то время как растения получают информацию, приводящую к изменениям в растении, нервная система животных является специализированной. Как только появляется распределенная нервная система, необходимость упорядочить движения тела приводит к появлению мозга. Льинас считает, что некоторые виды сознания могут быть нужны для того, чтобы координировать сложные движения у животных, обладающих несколькими подвижными частями. Это может быть связано с клетками Пуркинье – разветвленными клетками, находящимися в мозжечке, которые регулируют движение. В 1980-х годах Льинас вместе с коллегами открыл кальциевые каналы P-типа внутри клеток Пуркинье у млекопитающих. Оказывается, каналы P-типа жизненно важны для нервной системы и сердца, а также для высвобождения гормонов на концах возбуждающих или тормозных синапсов.
Когда мы пытаемся определить, что для нас имеет значение, мы прибегаем к чувству субъективного сознания, которым мы обладаем, но это может помешать нам увидеть более сложную реальность. Мы все еще не знаем, каким образом возникает сознание, хотя оно связано с огромным количеством внутриклеточных свойств. Мозг животных, возникших на нашей планете, имеет общие универсальные черты. С учетом высокой степени схожести между телами и мозгом многоклеточной жизни на Земле, принцип рациональности подразумевает, что как минимум у некоторых животных есть субъективные переживания. В некотором роде, по словам Льинаса, субъективность – это «то, для чего нужна вся нервная система даже на самых примитивных уровнях развития». Сознание – лишь удобное название, означающее общую функцию, которая возникает из нашей непосредственной анатомии, но выходит за ее пределы. Личность, вокруг которой мы строим свою жизнь, является следствием тела, взрывом чувств и интерпретаций, значимым содержимым центральной нервной системы.
Что бы ни происходило, это одновременно чрезвычайно сложно и глубоко встроено во все тело и в его окружение. У млекопитающих центральная нервная система связана с каждой частью тела столь протяженным сплетением нервов, что ими можно было бы обмотать половину Земли. Она включает в себя кишечник, ганглии и всю длину позвоночника. И наша анатомия не только приспособлена к нуждам организма, она адаптируется к нашей собственной планете. У людей есть большое затылочное отверстие – отверстие для спинного мозга, расположенное по центру в задней части черепа. Изящное объяснение этому таково: большой мозг перевешивал бы нашу голову относительно тела. По мере того как увеличивался размер мозга наших предков, отверстие смещалось вперед, чтобы мы могли ходить. Мы восхищаемся своей способностью путешествовать на Луну, но мы не принимаем во внимание тот факт, что мы не сможем по ней ходить. Вдали от нашего земного дома, под влиянием других гравитационных полей, движение и мышление были бы другими. Наш мозг и наше тело великолепно адаптированы для условий нашей планеты, на которой мы родились. Мы – привязанные к Земле существа, и наше сознание «зависит от субстрата». Другими словами, судя по многолетним исследованиям Льинаса, мы вряд ли сможем отделить сознание от тела каким-либо простым способом.
Льинас не верит, что сознание можно создать внутри неорганических форм. «Способность оставаться живыми на всех уровнях системы» в органических формах – это то, что ограничит сознание в машинах. Интеллект – да. «Печень разумна, – сказал он мне, – как и сердце. Они прекрасно работают, но у них нет самосознания». Таким образом, легко понять, почему мы можем создать интеллект внутри машины и, конечно же, почему мы можем имитировать сознание при его отсутствии. Но в современных опасениях по поводу машинного интеллекта есть что-то фальшивое.
Пока мы общались тем солнечным июньским днем, коллега Льинаса пришел в лабораторию, чтобы поработать на стоящей позади нас аппаратуре. Это добродушное вмешательство сместило тему нашего разговора на сны. Льинас пошутил о том, что он говорит своим внукам, будто «умирает каждую ночь», когда ложится спать. На самом деле в фазе быстрого сна (но не в других фазах) присутствует некое подобие сознания. Большинство наземных млекопитающих испытывают БДГ-сон[58], во время которого могут возникать сновидения, это подтвердит любой, кто когда-нибудь держал на коленях спящую кошку. Но исследования некоторых видов китов в неволе позволяют предположить, что киты тоже могут проходить через фазу активного сна. Зависая в пятнадцати метрах под поверхностью океана, как марионетки на невидимых нитях, какие образы они видят в своем отдыхающем мозге? Почему мы так мало этим интересуемся? Если мы все еще не верим в возможность наличия сознания у других окружающих нас форм жизни, с чего мы взяли, что мы поймем его у машины?
Когда мы встретились, Льинасу было около восьмидесяти, а его любопытство не знало границ. Что похоже на сознание, не будучи им? Какие физические процессы способствуют возникновению осознанности личности? Похоже ли это на выделение пота? Или этот механизм больше похож на генерацию напряжения в мышечных волокнах? Где-то есть важная информация, которую мы упускаем. «Если бы я знал, что кто-то по-настоящему понял проблему сознания, – сказал он мне, – я мог бы умереть, не узнав себя».
Глава 4
Чуждый творению
В то время как у всех существ есть свое место в природе, человек остается метафизически заблудившимся созданием, потерянным в жизни, чуждым творению.
Эмиль Чоран
Паника, патогены и хищники
Несколько лет назад, сильно устав от ухода за своим маленьким сыном, я гуляла в лесу неподалеку от дома. Был жутко холодный день. Иглы льда пронизали влажную почву, и небольшие их осколки искрились, будто зима отложила в землю свои икринки. Я чувствовала себя достаточно счастливой. Но вдруг на доли секунды в моем безоблачном настроении мелькнула тень. Сердце забилось как сумасшедшее, а ладони начали потеть. Будто бы неконтролируемые компоненты внешнего мира передались мне и уничтожили мое ощущение себя.
То, что я описываю, называется панической атакой. Некий внезапный ужас, животная тень, захлестывающая человеческую форму. Как будто нечто дикое лишь спало, погруженное под внешний слой рассудка. А затем по неясной причине, когда ничто больше не сдерживает его, оно сбегает и становится еще более неуправляемым из-за прошлых ограничений. Чувства взвинчиваются до предела и обостряются. Обычные переживания внезапно превосходят невидимые ощущения организма.
Тот, кто поддается подобной иррациональной панике, спутанно пытается убедить себя попробовать собраться и вернуться к
