Александр Цингер - Занимательная ботаника

При вопросе о более обильном цветении и плодоношении поврежденных, раненых растений мне неизменно вспоминается одна сценка из далеких лет моего детства.

Будучи еще мальчишкой, пришел я однажды в весеннее время к пожилому крестьянину – дяде Григорию.

Подхожу к избе и вижу новость: в палисадничке перед избой стоят шесть молоденьких березок; стволики уже беленькие, а молодые листочки яркие, блестящие.

– Здравствуй, дядя Григорий! Какие у тебя березки хорошие!

– Да, ничего себе. Я их осенью из лесу привез. Думал, уже велики, пожалуй не примутся, а они ишь как весело пошли!

– А эта, какая сильная! Вся уже цветет! – говорю я, указывая на березку, сплошь увешанную желтозелеными сережками.

– Ну, это ты, мой милый, дела не понимаешь. Не оттого она цветет, что сильна, а оттого, что болеет; попорчена она. Сам ли я по нечаянности заступом ее задел, или ребята соседские баловались, соку из нее хотели достать, – только, видишь, здесь она попорчена.

Дядя Григорий показал мне на стволике, недалеко от земли, место, обвязанное мочалкой и замазанное глиной.

– Я замазал, да все-таки, думаю, не пропала бы.

Опасение крестьянина было основательно: к концу лета эта березка захирела и погибла.

– Вот ты думал, березка сильная, – говорил мне дядя Григорий, – а она, милый мой, не от силы, а перед смертью своей цвела.

Неоднократно потом приходилось мне видеть преждевременное и неестественное обильное цветение пораненных деревьев. Идешь, например, по дороге, обсаженной липками; липки еще молодые, цветов на них понемножку; но вдруг встретишь две-три, резко выделяющиеся богатством цветочного убора. Подойдешь поближе, осмотришь деревца, и почти всегда оказывается, что они и только они одни среди своих товарищей – либо были задеты осью проезжавшего экипажа, либо еще как-нибудь поранены.

Однажды осенью я проезжал по недавно срубленному лесу. Около избушки лесника уцелел лишь один развесистый дубок.

В тот год был урожай на желуди, повторяющийся у нас обычно через каждые три года. Во всех окрестных лесах было много желудей, но дубок около «конторы» был покрыт желудями в таком количестве, какого я никогда ни раньше, ни после не видывал. Судя на глаз, желудей было по крайней мере вдесятеро больше нормального количества. Осмотрев дубок, я увидел в нижней части ствола глубокие выемки, сделанные топором.

Вероятно, дубок сперва хотели срубить, а потом решили оставить «при конторе» в качестве коновязи для приезжавших.

Попал я как-то к приятелю на дачу, под Москвой. Идем по дачной улице и видим за одним из заборов ряд молодых сосен. Одна из них обильно покрыта шишками.

– Наверно, – говорю я приятелю, – эта сосна раненая.

– С чего это ты взял? – говорит приятель, который ботаникой совсем не интересовался.

– А вот давай пари держать. Я в первый раз в этих местах, глаза мои хуже твоих, а я все же издали вижу, что сосна – раненая.

Подошли к забору.

– Никакой на сосне раны нет, – говорит приятель.

Я подхожу, осматриваю все, что можно видеть через забор; нигде никакой царапины не заметно. Отошли несколько шагов, вдруг приятель говорит:

– А ведь ты прав! Посмотри, что в сосне!

Сбоку стало видно, что сзади в сосну вбит огромный гвоздь, к которому была прикручена толстая проволока, протянутая параллельно забору, вероятно, для сторожевой собаки.

Видел я раз старую ветлу. Огромный сук ее, идущий почти от самого корня, отщепило ветром и повалило на землю; но он оставался еще соединенным ее стволом и корнем. Весной на этом суку сережки сидели заметно гуще, чем на остальном дереве [94] .

Много таких примеров мог бы я припомнить. Однако припоминаются и исключения. На ненормально богато цветущих деревцах иногда не удавалось заметить никакого повреждения, и, наоборот, приходилось встречать пораненные деревья, которые цвели, как здоровые. Но мне это представляется только редкими исключениями.

Как правило, раненые деревья быстро хиреют, умирают. У нас в СССР, где озеленяются целые города, где к распространению и охране зеленых насаждений привлечены миллионы трудящихся, школьников, пионеров – каждое деревцо, каждый кустик должны заботливо оберегаться. Зеленые насаждения ведь не являются для нас роскошью или только украшением. Зеленые насаждения – необходимый спутник социалистического переустройства нашей страны, составная часть наших мероприятий по оздоровлению быта. Хранить деревья от поранений – благодарная задача!

Случаи, когда раненое растение продолжает жить нормально, редки. Я пробовал найти в литературе что-нибудь касающееся этого явления, но в тех книгах, какие попадались мне в руки, не только объяснения, но даже упоминания об этом явлении не встречалось.

Однажды я спросил у брата-ботаника, не знает ли он каких-нибудь исследований по этому вопросу. Брат сказал мне:

– Каких-нибудь научных работ на эту тему мне не попадалось. В общих чертах явление это есть один из случаев ответа растительного организма на воздействие внешних факторов, в конечном счете дающий возможность поскорее создать потомство. Детали здесь, пожалуй, могут скорее интересовать садоводов, чем ботаников. Садоводам, конечно, иногда очень важно каким бы то ни было путем получить побольше цветов или плодов, хотя бы за счет некоторого ослабления менее полезного растения. Обрезки и «омолаживание» фруктовых деревьев именно для такой цели и делаются.

Вот что писала «Правда» об одной победе советских ботаников [95] .

«Жизнь мандарина укладывается в сроки жизни человеческой. К 25–30 годам мандарин достигает своего расцвета. В 50 лет он начинает стареть. В 70–75 лет умирает. Но бывает и так, что дерево погибает в самом расцвете своих сил. Пышная крона вдруг начинает сохнуть, прирост новых веточек прекращается, плоды мельчают, и их становится все меньше, – в конце концов дерево приходится срубить. Можно ли спасти дерево, у которого самая корневая система поражена неизлечимым недугом?

Оказывается, можно!

Ученый сотрудник Всесоюзного института влажных субтропиков Н. В. Р ы н д и н совместно с садоводом-практиком Г е н р и х с о н о м проделали нынешней весной, в 1934 году, интересный опыт. Отобрав в мандариннике Сухумского ботанического сада тридцать деревьев, корневая система которых была полуразрушена, Н. В. Рындин над каждым из них произвел операцию своеобразного омоложения.

Надо знать, что мандарин, как и всякое другое плодовое дерево, прививается к дичку. Дичок служит здесь как бы насосом, подающим культурному растению живительные соки земли. Разрушение «насоса» неминуемо ведет к гибели всего растения. Операция, произведенная Н. В. Рындиным, в том и состояла, что он попытался сменить «насосы».

Под больным деревом сажался в грунт новый молодой дичок. Макушка дичка срезалась, в больном дереве, чуть выше пораженной части ствола, делался надрез, в этот надрез вводилась срезанная макушка, после чего место соединения замазывалось и перевязывалось, как при обычной прививке.

Весь расчет сводился к тому, что больное дерево, получив столь оригинальный протез, начнет им пользоваться сначала как добавочным «насосом», а в дальнейшем уже в качестве штамба (основного ствола).

Тридцать операций с больными мандаринами удались на славу. Почти все новые дички привились к старым деревьям и начали на них «работать». В наиболее тяжелых случаях было привито сразу по два дичка: впоследствии можно будет видеть, какую «ногу» мандарину оставить, а какую «удалить».

Весь январь этого года мне удалось пробыть в Крыму в Никитском саду, и, зная, что уже больше года в саду работает Н. В. Рындин, я был рад побеседовать с советским цитрусоводом-изобретателем. Мне хотелось от самого автора слышать, как он прививал новые дички-протезы» к больным мандариновым деревьям. Действительно оригинальная и остроумная выдумка! Для Крыма и Молдавии, где сейчас поставлена задача широкого внедрения культур цитрусовых, все это имеет большое практическое значение. Но это интересно и с теоретической точки зрения; ведь все здесь сводится, в сущности, к пересадке кроны дерева или ее части со старого подвоя на новый, более молодой подвой. Как же приживается здесь старое деревце на новом «фундаменте»? Вот вопрос для изучения!

Рассказал мне Нил Васильевич Рындин и еще об одном своем интересном изобретательстве, о так называемой «двухэтажной» культуре цитрусовых, которую он проводил на Кавказе. Культура цитрусовых, и в первую очередь мандаринов, развилась на Кавказе особенно широко только после Великой Октябрьской социалистической революции; до этого мандариновые сады на Кавказе занимали всего 400  га; в первую же и вторую пятилетку под насаждениями цитрусовых было уже 20 000  га; в 1935 г. было собрано 200 миллионов плодов, а в декабре 1947 г. было снято 685 миллионов штук мандаринов…