Андрей Куприянов - Арабески ботаники
Гмелин на это время тактично заболел. Должно быть, и его затрагивали «неурядицы», вызванные подлой политикой И.–Д. Шумахера (1690–1761), секретаря Академии. А возможно, друзьям хотелось попутешествовать вместе, поскольку в дальнейшем никаких трений между ними не случилось. Довольно лукавое признание об этом мы можем найти у Миллера, который в дневнике писал, что Гмелин вылечился, потребляя в большом количестве старое доброе рейнское вино…
По указу Сената за академиками сохранялись место и жалование, дополнительно выдавались «командировочные». Их частью получали из Канцелярии, а частью из Сибирской губернии. Для каждого академика полагался портной, столяр, рисовальщик, чучельщик. Так и вышло, что вместо одного профессора, как того требовал своенравный Беринг, образовалась Великая северная экспедиция, ставшая едва ли не главной экспедицией XVIII века.
8 августа 1733 года научный отряд в составе академиков И.–Г. Гмелина, Г.–Ф. Миллера, Л. де ля Кройера, шести студентов, в числе которых был будущий академик Степан Крашенинников, двух художников, двух охотников, двух минералогов и двенадцати солдат, выехал из Петербурга в неизвестную Сибирь. 3 марта следующего года не спеша они прибыли в Тобольск. Именно здесь были ими собраны первые новые растения и обнаружены не описанные наукой животные.
19 мая 1734 года академики направились вверх по Иртышу, 27 мая они были в Ишиме, 27 июня достигли Омска, затем далее вверх по Иртышу, повторяя путь Ермака. Равнины Западной Сибири с безбрежными ковыльными степями сменились сначала небольшими увалами, а потом и горами. Достигнув станицы Усть–Каменогорской, академики отправились на Колыванские заводы. Затем — прямиком через невысокие горы — в Кузнецк, куда прибыли 17 сентября. Для молодых людей (Гмелину было в то время 24, а Миллеру 29 лет) дорога была в радость. Миллер в своём дневнике так описывает этот отрезок пути: «Путешествие по р. Иртышу и после оного перед прочего в Сибири ездою самое приятнейшее было. В то время ещё в первом жару, ибо неспокойствия, недостачи и опастности утрудить нас ещё не могли. Мы заехали в такие страны, которые с натуры своими преимуществами многие другие весьма превосходят, и для нас почти всё, что мы видели новое было. Мы подлино зашли в наполненный цветами ветроград, где по большей части растут незнаемые травы; в зверинец, где мы самых редких азиатских зверей в великом множестве перед собою видели; в кабинет древних языческих кладбищ и там хранящихся разных достопамятных монументов. Словом, мы находились в такой стране, где прежде нас никто не бывал, который бы об этих местах известие сообщить мог. А сей повод к произведению новых испытаний и изобретений в науке служил нам неинако как с крайней приятностью».
Таким образом, можно судить, что первый год путешествия не принёс разочарования. Ботанические впечатления Гмелина от посещения южной Сибири были так велики и разнообразны, что целое столетие ботаники совершали паломничество по этому маршруту: Омск — Барнаул — Усть–Каменогорск — Колывань. Позднее во «Флоре Сибири» он писал с восхищением: «Места меж Обью и Иртышом лежащая, и от Железинской крепости на восток и север простирающиеся, состоят из пространных степей, которыя от живущих на оных барабинских татар, Барабинскими называются. Сии степи по большей части ровныя, от частых и больше рыбных озёр болотны, однакож во многих местах жирною землею покрыты, на которых хлеб свободно родиться мог, ежелиб живущим там татарам оной нужен был». Интересно, что сто лет спустя, в 1829 году, этот путь преодолел великий Александр Гумбольдт, но впечатления у него от Барабинских степей оказались совсем противоположные.
Гмелину принадлежит, наверно, первое описание местности, где впоследствии будет построен Барнаул. Вот как он сам пишет: «29-го вечером, часа в три, мы снова отправились в путь в сопровождении 20 служивых, приданных нам заводом. Поскольку время года было такое, что можно было ожидать нападения казахских орд, то мы взяли с собой ещё и нашего семипалатинского капрала с 15 солдатами в качестве охраны, но лейтенанта и остальных лошадей, которых мы взяли частью из Усть–Каменогорска и частью из Семипалатинска и Ямышевой, мы отпустили. В тот вечер мы проехали не более 18 верст и остановились у небольшого ручейка.
На следующий день в час пополудни мы доехали до речки Локтёвки. В двух верстах от того места, где мы стояли, эта речка впадает в Чарыш, где расположены четыре деревеньки, принадлежащие Акинфию Никитичу Демидову и основанные им ради работы завода. Когда мы этой ночью ехали, нас застал сильный дождь, а поскольку мы проехали уже 20 вёрст, лошади дальше не пошли. Нам пришлось остановиться в сухой степи, где не было ни корма для лошадей, ни сухих дров, ни другой воды, кроме той, что лилась с неба. 31'го утром мы подъехали к речке Алей. Мы нашли здесь уже готовых лошадей на подмену, которые были собраны в одной из вышеупомянутых демидовских деревень. Мы были счастливы, что не видели никаких признаков Казахской орды, так что мы уже не боялись и отпустили здесь семипалатинского капрала с подчинёнными ему 15 служивыми.
Первого сентября утром в 2 часа мы прибыли к небольшому озеру, проехав всю ночь под сильным дождем с грозой. После обеда в 2 часа доехали до речки Барна аул, у которой расположена небольшая демидовская деревня. Недалеко от Барна аула, от истоков и до устья, местность покрыта сосновым лесом, смешанным с березой, называемым Барнаульский бор. Мы остановились у Барна аула до полуночи, а на следующий день в 9 часов доехали до речки Космала и до деревни того же названия.
За несколько вёрст до неё, там, где мы переправлялись через Космалу и ещё немного дальше, стояли несколько небольших деревень, каждая по несколько домов. От первой начинался сосновый лес с примесью березняка, он тянулся вплоть до деревни, где мы остановились, и ещё дальше на несколько вёрст. Я оговариваю это потому, что мы всё лето почти не видели леса. Пообедав, мы поехали дальше и к пяти часам вечера прибыли на р. Обь. Там мы переправились на большой барке, а на той стороне реки, у самого переезда, мы увидели снова демидовскую деревню, куда нас и отвёл начальник заводов, сопровождавший нас до этого места. Расска зывают, что река Обь и теперь ещё довольно широкая, перед ней составляет около 1000 сажен и глубина её не менее 4 сажен, а весной, когда все реки в этой местности разливаются, можно заезжать с большими судами даже и в деревню, где мы останавливались. Но на протяжении последних десяти лет западный берег, по-видимому, из-за нанесённого песка, стал выше, и река поэтому сузилась. Это одна из самых главных сибирских рек, она имеет свой исток в Монголии. Две реки, из которых она образуется, называются Бия и Катунь. Но реки эти называются Обью не ранее, как с того места, где они сливаются у Бийска или Бикатунской крепости. Начиная оттуда, эта местность населена, на реке много слобод. А сам Бийск — это приграничная крепость против калмыков, которые совершенно разрушили её лет 20 тому назад. Но потом она была восстановлена, и с тех пор нападений не было. Несколько вёрст ниже той деревни, где мы были, расположена слобода, называющаяся Усть–Чумышской, по реке Чумыш, которая там впадает в Обь».
Зима 1734—1735 гг. была суровой, и путешествие значительно усложнилось. 5 января 1735 года в Енисейске Гмелин зафиксировал самую низкую известную в то время науке температуру — 120 градусов ниже нуля по Фаренгейту[2]. Крутое примечание. Очевидно, с его легкой руки Сибирь на три столетия стала страной холода для всей Европы.
Карта путешествий И.–Г. Гмелина и Г.–Ф. Миллера. 1733—1743 гг. 1 — путь Гмелина и Миллера; 2 — путь Миллера при возвращении
Десять долгих лет продолжалось путешествие Гмелина. Его маршрут можно представить по зимовкам: 1735 – Томск, Селенгинск; 1736 – Иркутск, Верхоленск; 1737 – Якутск; 1738 – Киренск, Иркутск; 1739 – Енисейск; 1740 – Красноярск; 1741 – Томск; 1742 – Тобольск, Туринск. Это беспримерное путешествие было настоящим научным подвигом. Несмотря на то, что часть материала погибла в пожаре в г. Якутске, что Гмелин так и не добрался до океана, собранные материалы были, очевидно, самыми объёмными по количеству и качеству.
Именно на сибирском тракте пересеклись дороги двух великих естествоиспытателей — Гмелина и ещё одного европейского вундеркинда — Стеллера. Они были одногодками, оба родились в 1709 году. Стеллер, пожалуй, был самый талантливый и ботаник, и зоолог, однако драматизм его судьбы заключался в том, что он чуть опоздал, и место во 2-й Камчатской экспедиции было уже занято. Тем не менее, именно Стеллер достиг Тихого океана и сделал там свои великие открытия. Вот только вернуться ему было не суждено: Стеллер безвременно скончался на пути в Москву. Но его история — это уже другая связь, и его судьба ниточкой вплетается в связь времён, не давая ей прерваться. Гмелин возвратится из Сибири в 1743 году будучи уже великим, и как позднее назовёт его Линней, «отцом ботаники».
