Александр Цингер - Занимательная ботаника

Это удивительное растение живет в заводях реки Амазонки и ее притоков, где стоит вечный зной тропического лета. Амазонка – колоссальная струя пресной воды. В устье этот поток, шириной в 250 километров, изливает в океан больше трех миллионов кубических метров воды в минуту.

Тут царство непроходимых тропических лесов, разукрашенных причудливыми лианами и пестрыми орхидеями, царство обезьян, муравьедов, крокодилов и всяких других экзотических «жителей».

Среди лесов между болотистыми берегами медленно текут широкие воды притоков Амазонки. То тут, то там встречаются на них заросли виктории. По поверхности воды на целые километры раскинулись гигантские листья, между которыми высовываются пышные душистые цветы.

Плавучие листья виктории со своими загнутыми краями, похожие на огромные сковороды, достигают с лишком двух метров в поперечнике. На листе нашей кувшинки с трудом может держаться большая лягушка, а на лист виктории можно поставить ребенка до 35 килограммов весом, и он будет держаться на воде, как в лодке. Ровным слоем можно насыпать на лист до 75 килограммов песку, не потопляя этой плавучей «сковороды» [54] .

Сверху лист гладкий, ярко-зеленого цвета, а с изнанки грязно-красный, покрытый сетью толстых жилок и длинными щетинками. Цветы виктории похожи на кувшинки, но только пышней и гораздо больше – до 40 сантиметров в поперечнике.

Можно себе представить удивление и восхищение тех европейцев, которые впервые (в 1801 году) натолкнулись на цветущие заросли виктории.

В оранжереях европейских ботанических садов викторию научились разводить с 1846 года, а зацвела она впервые вне своей родины в 1849 году. В настоящее время цветущую викторию можно в подходящее время года видеть во всякой хорошей оранжерее с достаточно просторным теплым бассейном. Отлично цветет она в оранжереях Москвы, Ленинграда [55] и в других больших городах нашего Союза.

Виктория выращивается обыкновенно из семени к январю. К концу лета она успевает разрастись, конечно, не так хорошо, как на воле, но все-таки листья больше метра в поперечнике вырастают нередко. В августе виктория при хорошем уходе дает один за другим несколько цветов. Высунувшийся из-под воды бутон распускается под вечер чисто белым цветком, наполняющим оранжерею сильным приятным ароматом. К следующему утру цветок закрывается и опускается в воду, к вечеру снова распускается во второй раз, причем лепестки оказываются окрашенными в лилово-розовый цвет. После этого отцветающий цветок опускается под воду и остается там, образуя плод. Тычинки и рыльце цветка расположены так, что самоопыления не получается. У себя на родине виктория опыляется при помощи жуков, перелетающих с цветка на цветок.

В оранжереях приходится прибегать к искусственному опылению, перенося пыльцу при помощи кисточки. Любопытно, что распускающийся цветок виктории очень заметно разогревается. Внутренность цветка более чем на 10 градусов теплее окружающего воздуха.

Неудивительно, что когда где-нибудь в оранжерее зацветает виктория, люди, даже равнодушные к ботанике, стремятся посмотреть эту диковину тропической флоры.

Смотришь на большие грубоватые лепестки виктории, на чашечку и стебель, покрытые «волосками» с хорошие гвозди величиной, и как-то не верится, что это все настоящее, кажется, будто рассматриваешь небольшой цветок, но под микроскопом с сильным увеличением.

В юности мне совершенно случайно пришлось слышать рассказ об одной из самых первых попыток выращивания виктории в старой России. Мне хочется привести этот рассказ, который мне запомнился, как отголосок далекой эпохи крепостного права.

Когда-то мы с приятелем предприняли пешеходное путешествие по Тульской губернии. Пройти надо было около 140 километров. Где-то неподалеку от города Епифани, проходя через маленькую деревушку в десяток дворов, мы решили передохнуть полдня и, переночевав, двинуться ранним утром дальше. Толкнулись в избу, которая была не лучше и не хуже других, но отличалась палисадничком с несколькими кустами высоких георгин. В тех местах цветник при деревенской избе был невиданной редкостью. Встретил нас хозяин – приветливый старик. Он соорудил самоварчик и, когда мы заварили чай, не отказался почаевничать с нами. Разговорившись, мы спросили старика, откуда у него георгины.

– Это я, – отвечал он, – в память родителя моего покойного во всю мою жизнь георгины развожу.

И он рассказал нам, как и его отец, и он сам были в прежние времена крепостными садовниками у помещика Тульской же губернии – какого-то барина. Немецкую фамилию этого барина старик назвал как-то невнятно и неправильно; она мне не запомнилась.

– Барин был – тихонький, плюгавенький. Кругом у соседей и охота, и кутеж, и карты, и девки – всякое безобразие; а наш барин только цветы и сады любил. Хоть и не особенно богат был, а сад развел, какого и у самых богатых в округе не было. Парк насадил, цветники развел, яблоки, груши, теплицы понастроил, оранжереи.

Родитель мой при цветниках состоял и знаменитые георгины умел разводить – высоченные и таких колеров, каких нигде больше не было. Так можете себе представить, какая из-за этих самых георгин катавасия вышла. Приехал к нашему барину сосед. Богатейший барин был и тоже георгины обожал. Пристал к нашему.

– Продай мне своего Василия (моего родителя Василием звали). Какую хочешь цену возьми, продай!

А барин не соглашается:

– Я, говорит, своего садовника ни за какие тысячи не отдам.

– Поговорили так и раз, и другой. И что же вы думаете? Барин продать не захотел, так этот самый сосед моего родителя, украл. Ехал мой родитель вечером из Тулы, наскочили соседские молодцы, схватили его, связали и увезли к себе в усадьбу. Я тогда совсем махонький был, не помню. Только слышал потом, что хватился барин своего садовника, да не скоро и дознался, что он у соседа упрятан. Дознались, началась кутерьма. Не то что до предводителя, до самого губернатора дело доходило. Вернули родителя домой, и снова стал он у барина садовником. А когда я подрос, тоже стал садовником работать, у отца обучившись.

Когда мы уже приканчивали чаепитие, старик рассказал историю, относившуюся, надо полагать, к началу пятидесятых годов.

– Шел мне тогда семнадцатый год. Приставлен был я помогать отцу при парниках да при оранжереях. Стал в то время наш главный садовник Карл Федорыч барина уговаривать, чтобы непременно викторию водяную завести, и чтобы она у нас зацвела. Ну, барин согласился. Выписали откуда-то издалека семена, – так, три зернышка, вроде бобы небольшие. И нам, садовникам, объяснили, что вот, мол, надо, чтобы выросла огромная водяная трава, что, коли она зацветет, будет это самый первый цветок во всей России, что таких цветов даже в царских оранжереях никто развести не умеет. Ну, наш же крепостной бочар сделал две кадушечки – одну маленькую, другую большую. Посадили семена в маленькую кадушечку, в теплую воду на песок, а как семена проросли, маленькую кадушечку в большую спустили, там ее под водой разобрали и полегоньку росточки в большую кадушечку пересадили. Тем временем бочар сделал огромный бак. Пристройку пришлось к оранжерее сделать. В бак тоже песку с землей на дно насыпали. Печку приладили, трубы провели, чтобы всегда, значит, в баке вода теплая была. Как подросли виктории, кадушечку в бак опустили, там ее разобрали и росточки пересадили. Один росток здорово стал расти, во весь бак листья распустил. Ну, барин радовался, немец, главный садовник, радовался, всякие господа наезжали, все смотрели, удивлялись. Только все спрашивали: когда, мол, цветы будут? Присматривали за баком мы с родителем. Уж и сколько хлопот тут было! Бывало, и по ночам смотреть приходилось, чтобы вода ни холодна, ни горяча, а в самый раз была. Не знаю, правда ли была, нет ли, а только промежду садовников все говорили, что, как зацветет наша виктория, беспременно барин моему родителю в награду отпускную на волю даст.

– Немец все говорил: «Теперь скоро зацветет». Только на проверку выходило не так-то скоро. Года почти полтора ждали, а все цветов нет. Барин осерчал. Дорого ему эта виктория стоила. Возни много: то трубы где-нибудь протекут, вода уходит, то с печкой не ладится, то потолок стеклянный чинить приходится. Хмурый ходит. «Видно, – говорит, – не зацветет наша виктория. А без цветов что же с ней возиться. Надо выбросить». А немцу не хочется. Просит: «Подождемте еще хоть недельки две». Ждали, ждали, нет цветов. А тут, как на грех, бак протекать стал. Барин и приказал воду выпустить, а викторию выбросить. Ну, воду выпустили; лежит наша виктория, как рыба на песке. Пришел мой родитель. «Филька, – говорит, – велено нам с тобой эту чертовщину выбросить подальше». Стал я отрывать листья, потянул за стебель, посмотрел и говорю: «Батя, а это вот что здесь? Не бутоны?» Отец говорит: «И то, кажись, бутоны. Зови сюда скорей Карла Федорыча!». Прибежали и немец и сам барин, – разахались: «Вот досада-то! Шесть бутонов! Кабы подождать еще недел ьку-две, беспременно бы зацвела!» Хотели было опять воду напустить и викторию посадить, да уже она совсем разорванная была. Очень тогда барин убивался. И бак, и всю пристройку уничтожить велел, а нам всем был строгий приказ, чтобы никогда при нем об этой виктории не поминать. Да что барин? Главный садовник – уже на что твердый человек был, – много лет огорчался. Как вспомнит, бывало, про викторию, так ахнет и за волосы схватится. Ну, а воли-то нам с родителем от барина так и не пришлось дождаться!