Владимир Эфроимсон - Предпосылки гениальности
VI. Заключительные замечания
Если многочисленность целеустремленных, несокрушимо упорных гениев подагрического типа раскрывает нам значение непрерывной мобилизации и напряженности мышления, если такие гении, как Линкольн, Андерсен или Жанна д'Арк заставляют искать случаи и механизмы гормонально обусловленной гениальности, то существование гипоманиакально-депрессивного типа гениальности обусловливает многочисленные случаи необычайно мощной продуктивности, коренящиеся в настроении — приподнятом, эйфорическом, даже экзальтированном.
Подагрические гении — мрачные, невеселые, не жизнерадостные; их достижения — результат жертвенного служения цели. Гипоманиакально-депрессивный механизм — вовсе не обязательная особенность радостно творящих гениев и талантов. Но существование этого механизма и его невероятной эффективности в фазе подъема ясно демонстрирует огромное стимулирующее значение подъема духа, состояния окрыляющей радости, счастья, возбуждения. Бросается в глаза наличие клавишей, которые позволяют резко повысить продуктивность с помощью внешних воздействий. (...)
Очевидно, что стимул, потенция могут быть сняты или извращены различными дополнительными факторами, в первую очередь внешними условиями развития и реализации индивида, во вторую очередь внутренними, бесчисленными, независимыми от стимула дефектами, наследственными и ненаследственными, особенно активными в условиях нарушенного гомеостаза. Поэтому вовсе не удивительно, что большинство больных подагрой, МДП, синдромами Марфана или Морриса не поднимаются выше средней нормы или даже отстают от нее, страдают от основного или каких-либо других дополнительных дефектов. (...)
Очевидно также, что большой размер головы и гигантский лоб никак не оберегают от множества эндогенных и экзогенных дефектов мышления, не гарантируют хороших условий развития и реализации (скорее, наоборот). И если, тем не менее, биологическая закономерность улавливается, значит все эти механизмы вместе взятые весьма существенны. Особенно если добавить к ним те, которые несомненно еще будут открыты.
Что касается социальных закономерностей, то в первую очередь нужно думать об огромных утратах потенциальных талантов и гениев из-за тормозов, создаваемых социальными факторами. Необходимость чрезвычайной наследственной одаренности, раннего ее распознавания и развития, скажем, для композиторов и виртуозов, для математиков и шахматистов, не требует доказательств, но это справедливо, вероятно, и для множества других специальных дарований. Недостаточность только наследственной одаренности и ее раннего распознавания демонстрируется последующей посредственностью бесчисленных вундеркиндов, лишенных неудержимой внутренней творческой воли.
Разумеется, историю, культуру, науку делают не подагрические или какие-либо иные гении, а социальные факторы. Но хотя подагрики составляют лишь 0,6-1,5% от пожилого мужского населения и притом физически не вполне полноценны, среди гениальных или близких к гениальности людей они составляют 15—25%, а среди гениев-титанов почти 50%. Само собой разумеется, что кроме высокого уровня мочевой кислоты в организме для гениальности необходимы какие-то комбинации дарований, будь то различные виды памяти, комбинаторные, математические, художественные, лингвистические, литературные способности, о генетике которых еще собираются сведения. Наша же задача — показать, что если подагрический стимул, при редкости подагры, дает столь поразительный эффект, то только потому, что у неподагриков эти же способности, столь широко распространенные, не реализуются из-за отсутствия рефлекса цели и полной мобилизации.
С другой стороны, то обстоятельство, что почти все гении так или иначе имели или нашли, добились в детстве или юности очень благоприятных условий для развития и реализации своего таланта, показывает, что социальные факторы, формируя личность, осуществляют свое действие, преломляясь через детско-юношеские импрессинги. (...) Беспомощность многих педагогов и родителей при попытках повести в желательном направлении развитие ребенка или подростка в немалой степени обусловлена тем, что каждый ребенок — индивид, чрезвычайно избирательно, хотя и подсознательно извлекающий из массы внешних воздействий те, которые для него окажутся импрессингами.
Мы уверены, что охватили далеко не все эндогенные механизмы, способные стимулировать интеллектуальную деятельность. Хотя мы концентрировали все свое внимание на гениях или бесспорно выдающихся талантах (в противном случае рамки исследуемого материала стали бы чрезвычайно расплывчатыми), многое из сказанного относится к проблеме талантов в целом, их развитию и реализации. Мы подчеркивали принципиальную разницу между гением и талантом: совершенно безграничную увлеченность гения, его рабство по отношению к возникшей сверхзадаче, проистекающее отсюда волевое напряжение. У талантов на первое место, наряду с волей и увлеченностью, выступает наличие набора специальных способностей, на наследовании, развитии и реализации которых мы не имели возможности остановиться, так как это тоже привело бы к выходу за намеченные рамки. Мы вынуждены отослать читателя к прекрасному критическому обзору Бракена[ 76 ]5, ограничиваясь здесь указанием на ту жажду самопроявления, которая неумолимо гонит гения ко все новым поискам и попыткам. Исследования по дифференциации роли наследственности и среды в развитии отдельных способностей дали ценнейшие результаты, но еще далеки от завершения. (...)
Может возникнуть вопрос, что общего между мышлением гениальных или выдающихся полководцев, государственных деятелей, писателей, поэтов, скульпторов, художников, композиторов, естествоиспытателей, изобретателей? Общее — поразительная напряженность работы интеллекта (...). Во всех случаях недостаточно только чувства слова, ритма, абсолютного слуха, чутья, знания патентов или литературы. Необходимо должное качество и количество материальной базы интеллекта, т.е. мозга, способного к хорошему функционированию, экзогенного и эндогенного стимула и, может быть, главного — полной мобилизации способностей.
Потому-то среди подагриков, гипоманиакально-депрессивных и людей, страдающих синдромом Марфана и Морриса, мы находим самых выдающихся деятелей любого творческого профиля. Заметим, что и так называемые нетворческие профессии, будь то коммерция, промышленность, сельское хозяйство, «заурядная» медицина, инженерия, преподавание нередко требуют и поглощают не меньше интеллектуального напряжения, чем самые архипрестижные. (...)
VII. Гигантолобые и высоколобые гении
Предварительные соображения и данные
По Тобиасу[ 77 ]6, объем мозга Australopithecus africanus 435—540 куб. см., Homo habilis — 633—684, Homo erectus — 790—975, Homo erectus pekiniensis — 915—1225, Homo sapiens — 1000—2000 куб. см. Количество нейронов в мозгу возрастало приблизительно следующим образом: австралопитек — 4,0—4,5 млрд, Homo habilis —5,5 млрд, Homo erectus — 8,5 млрд, современный человек — 9 млрд. Направленность эволюции несомненна. (...)
Создавший человечество естественный отбор направлялся на увеличение головы и особенно лобных долей, прикрываемых лбом, и это одно позволяет предполагать наличие некоторой, хотя и отнюдь не полной, корреляции между размером головы и относительной высоты лба с интеллектом.
Согласно некоторым данным в большинстве тканей транскрибируется только 3—6% уникальной ДНК, тогда как в тканях мозга мыши транскрибируется 10—13% этой ДНК, а в мозгу человека — 20%. Иными словами, именно в мозгу человека имеет место активация максимального количества генов, и, если позволить себе некоторые упрощения, можно утверждать, что в мозгу, как в никакой другой ткани, максимально мобилизуется и используется генотип человека. Добавим, что часть мозга человека, которая управляет физиологической функцией центральной и периферической нервных систем, составляет около трети или четверти его объема, тогда как 2/3—3/4 (что, конечно, очень неточно) выполняет функцию мышления. Именно благодаря этим данным вопрос о значении объема мозга теряет свою примитивность.
Убедителен даже приблизительный подсчет частоты гигантолобых, очень высоколобых, нормальнолобых, низколобых в сериях портретов и фотографий подлинно выдающихся людей. (...)
Мы располагаем древним каноном: высота головы равна одной седьмой длины тела, высота лба составляет треть высоты лица. Обнаруженная антропологическая и психометрическая положительная корреляция между размерами лба и уровнем мышления может быть подтверждена при изучении серий портретов истинно крупных деятелей в любой области[ 78 ]7. (...)
При спорности классификации почти для любой выдающейся личности общая картина оказывается достаточно четкой: средняя характеристика приходится где-то посередине между графами «высоколобые» и «очень высоколобые», тогда как гигантолобые примерно так же часты, как среднелобые.
