Александр Никонов - Человек как животное

Муравьи наловчились даже пользоваться «инструментами». В качестве таковых муравьи-ткачи, обитающие в Индонезии, используют собственные личинки. Дело в том, что личинки этих муравьев выделяют особое клейкое вещество, похожее на паутинку. Муравьи, которые строят свои гнезда из листьев, стягивают края листа, берут личинку и, выдавливая из нее клейкое вещество словно из тюбика, мажут им края листа, после чего плотно прижимают и держат какое-то время, пока клей не схватится. Работа эта сложная и кооперативная, то есть согласованная. Таким образом муравьи строят не только свои дома, но и загоны для тлей, а также навесы от дождя.

Чем еще муравьи похожи на нас, кроме строительства и сельского хозяйства? Рабовладением!

Муравьи-рабовладельцы совершают налеты на «мирных» муравьев и похищают куколки, личинки и яйца, попутно убивая охраняющих их аборигенов. Вернувшись в свой муравейник с добычей, муравьи дожидаются вылупления рабочих муравьев другого вида, которые начинают обслуживать своих новых хозяев. Иногда, устраивая «бунты», между прочим…

У муравьев есть даже подобие торговли. Например, известный энтомолог А. Захаров так описывает обменные процессы в муравьиных колониях: «Поскольку возникновение муравейника и дальнейшее его существование во многом зависит от самок, можно было бы предположить, что они в основном и определяют жизнь муравейника. Такое положение вещей казалось настолько очевидным, что во многих работах прошлого и начала нашего века самку называли «царицей»… Однако в действительности оказалось, что хозяевами положения в общине являются все-таки рабочие муравьи (диктатура пролетариата! — А.Н.) Чем больше в муравейнике самок, тем «непочтительнее» отношение к ним рабочих. Рабочие муравьи переселяют самок из одной части гнезда в другую, передают на обмен в другие гнезда…»

Как видите, целую цивилизацию можно создать на одних инстинктах. При этом она будет выглядеть вполне разумной. Или, если быть точнее, наша разумная жизнь во многих своих извивах повторяет достижения неразумной природы. Поскольку та рациональна. Прагматична. Природа — без разницы, разумом или перебором вариантов с отбраковкой неудачных, — приходит в наиболее эффективным решениям в данной обстановке.

Так не преувеличиваем ли мы значение разума? Не обожествляем ли мы его? Не слишком ли поднимаем над мертвой природой, полагая чем-то необыкновенным, почти чудесным, блистающим?

Обожествляем! И раздуваем, пытаясь свой обезьяний образ натянуть на всю Вселенную. Впрочем, о животных корнях религии речь у нас пойдет дальше. А пока пробежимся по мелочам.

Глава 2

В плену конструкции

Вкушающий Мою Плоть и пьющий Мою Кровь имеет жизнь вечную.

Буквально за несколько дней до написания мною этих строк умер профессор, доктор биологических наук Виктор Дольник, который буквально перевернул мнение многих людей, читавших его работы, о природе человека. Десакрализовавший эту самую природу. Опустивший нас в наших же собственных глазах от подобия Божьего до уровня обычной обезьяны.

За такое памятник ставить надо. И возможно, когда-нибудь он будет поставлен. И хотя Дольник, как считают некоторые его критики, всего лишь «излагает мысли, в основном чужие, восходящие к Лоренцу» (более мягкий вариант: «основные положения [в трудах Дольника] следуют из классических работ К. Лоренца»), я бы мог сказать просто: Дольник, как это всегда бывает в науке, стоял на плечах гигантов. Как Ньютон… Но я скажу иначе: критикам не следует забывать, что работы Лоренца в СССР не публиковались, ибо считались, во-первых, немарксистскими, а во-вторых, потому что Лоренц был членом нацистской партии, воевал на восточном фронте, попал в плен и отсидел в советском лагере 4 года. Не самая удачная биография для публикаций в СССР… Только после перестройки великого Лоренца стали у нас публиковать и даже пригласили приехать, но он вежливо отказался: «Спасибо, я уже был в СССР». Видимо, в лагере ему не очень понравилось… Так что не менее великому Дольнику пришлось идти параллельно и самому открывать те закономерности, к которым Лоренц пришел раньше. Прямо Попов и Маркони!..

Вторая претензия критиков к Дольнику — недостаточная научная обоснованность его выводов и умозаключений: «нужно 20 лет проводить эксперименты, чтобы доказать… фразу, которую Дольник просто берет и пишет».

Да! Дольник был биологом до мозга костей, биологом по рождению. Что в сочетании с наблюдательностью и прекрасно работающей головой позволяло ему дарить миру интуитивно найденные истины, честь подтверждения которых он оставил потомкам. Он и так сделал для нас слишком много.

И он был хорош.

Я встретился с Виктором Рафаэльевичем в его питерской квартире в 2005 году, когда питерский Союз писателей вручал мне беляевскую премию за книгу «Апгрейд обезьяны», позже запрещенную питерской же прокуратурой (за что ей вечная слава в веках). Быть с оказией в Санкт-Петербурге и не приехать к Виктору Дольнику?!. Не в моих правилах столь непростительные ошибки! Я позвонил, договорился и приехал, потому что не пообщаться с человеком, развенчавшим Человека, и не помочь ему в продвижении его взглядов просто не мог. Ведь Дольник выбил из-под зазнавшейся обезьяны золоченый пьедестал и опустил ее кривыми волосатыми ногами на твердую землю.

Ко времени нашей встречи Виктор Рафаэльевич был уже очень болен, он встретил меня на инвалидной коляске. Ноги у профессора были ампутированы, тело плохо слушалось, живя какой-то своей жизнью, но голова работала по-прежнему ясно. А вокруг суетилась его жена Татьяна — надежда и опора, которой он посвятил одну из своих книг. Ей, казалось, было немного неловко за вид и общее состояние мужа, но чем хуже относилось к профессору его тело, тем сильнее был контраст между ним и его ясным разумом. Дольник именно в том состоянии, в котором он был тогда, самым наглядным образом демонстрировал мне разрыв между животностью и сознанием. Тем самым сознанием, которое, воспарив над телом, придумало математику, физику, философию и другие затейливые способы отражения мира. Жаль только, что в обыденной жизни подавляющее большинство людей этим богатством совсем не пользуются, сумеречно отражая мир по преимуществу инстинктами. И именно об этом мы с Дольником говорили…

Человеческий разум словно пытается оторваться от обезьяньего тела, сбросив его тяжкие оковы, и, быть может, когда-нибудь это случится. А пока он вынужден гнездиться в теле зверя, который часто давит разум, и тогда не последний берет верх, а звериные инстинкты тела, доставшиеся нам вместе с носителем, преобладают над чистым разумом, насилуя его и заставляя служить себе, делая своим идеологическим слугой, принуждая искать словесные оправдания звериным поступкам. И так будет всегда, и так будет практически у всех — пока мы сидим внутри зверя. Удивительно только то, каких высот этому зверю удалось достигнуть благодаря аномальным сверхновым вспышкам редких гениев.

Знаете, что мне это напоминает? В поджелудочной железе есть небольшое количество так называемых бета-клеток, которые вырабатывают гормон инсулин. В сравнении с общим клеточным массивом этих бета-клеток очень мало. Но если они погибают, с ними вместе погибнет и весь организм, поскольку без инсулина он жить не может. Вот так и в человеческом массиве редкие клетки-гении отвечают за прогресс и историю. А все остальное стадо тихонько движется по дорожке, проторенной гениями, проживая свои мутные жизни в полудреме разума.

И больше того, сами гении, исключая редкие пики мысли, взлетевшей в ледяной космос высоких абстракций, основное время своей жизни проживают, нагруженные телом, и потому руководствуются инстинктами, рефлексами и наработанными стереотипами. Оно и неудивительно: кора с ее рассудком появилась как дополнительный форсажный инструмент над подкоркой для более успешного решения именно животных задач, то есть задач тела. И просто счастье, что ей иногда удается покорять чисто абстрактные научные вершины. Такие проколы в небо и породили техносферу.

Инстинкты начинают рулить нами с момента рождения (и даже раньше). Дайте младенцу палец, он ухватится. Поднимите его, он удержится. Потому что примат. А детеныши приматов инстинктивно хватаются за шерсть, поскольку весь период детства ездят на маме, вцепившись в нее ручонками и ножонками.

— Но ведь мы не можем вцепиться ножонками! — возразят мне. — Совсем другая конструкция!

Правильно, потому что наши предки приобрели бипедию до того, как стали разумными, как я и предрекал. «Наступательную», а не «хватательную» ступню мы получили, когда наши далекие предки слезли с деревьев и стали жить в саванне и на мелководье, промышляя сбором моллюсков — легкой, неспешной и не вполне видовой добычей, которую их желудочно-кишечный тракт тем не менее легко мог переварить. От этого полуводного образа жизни с постоянным нырянием и плаванием мы, по всей видимости, и потеряли шерсть.