Ричард Докинз - Рассказ предка. Путешествие к заре жизни.
Прекрасен следующий кандидат МакГэвина на эволюционную уникальность. Это – водяной паук, Argyroneta aquatica. Эти пауки живут и охотятся полностью под водой, но, как дельфины, дюгони, черепахи, пресноводные улитки и другие наземные животные, которые возвратились в воду, им нужно вдыхать воздух. В отличие от всех других изгнанников, Argyroneta, однако, строит свой собственный водолазный колокол. Он прядет его из шелка (шелк – универсальное решение любой проблемы паука), прикрепляя к подводному растению. Паук идет на поверхность, чтобы набрать воздуха, который он носит таким же образом, как некоторые водяные клопы, в оболочке, окруженной волосами тела. Но в отличие от клопов, которые только носят везде за собой воздух, подобно баллону акваланга, паук носит воздух в своем водолазном колоколе и избавляется от него, чтобы пополнить запас. Паук сидит в этом водолазном колоколе, высматривая добычу, и там он ее хранит и поедает.
Но победителем среди примеров уникальности Джорджа МакГэвина является личинка африканского слепня по имени Tabanus. Как и ожидалось, в Африке лужи воды, в которой личинки живут и питаются, в конечном счете, высыхают. Каждая личинка зарывается в грязь и окукливается. Взрослая муха появляется из затвердевшей грязи и летит, питаясь кровью, чтобы, в конечном счете, закончить цикл, откладывая яйца в лужах воды, когда возвращаются дожди. Зарытая личинка уязвима для предсказуемой угрозы. Когда грязь подсыхает, она раскалывается, и есть риск, что трещина пройдет прямо через убежище личинки. Теоретически она имела бы возможность спастись, если бы могла так или иначе создать путь для любой трещины, которая приближается к ней, пуская ее вместо этого в обход. И личинка действительно добивается этого поистине замечательным и, вероятно, уникальным способом. Прежде чем зарыться в своей собственной камере окукливания, она сначала протискивается в грязь вниз по спирали. Затем она протискивается назад на поверхность по противоположной спирали. Наконец она ныряет в грязь прямо вниз по центру между этими двумя спиралями, и это – ее место отдыха в тяжелые времена до возвращения воды. Теперь Вы видите, что это означает? Личинка заключена в грязевый цилиндр, круговая граница которого была ослаблена заранее предварительным рытьем по спирали. Это означает, что, когда трещина вьется через сохнущую грязь, если она поражает край цилиндрического столбика, вместо того, чтобы прорезаться прямо через середину, она идет криволинейным обходным путем вокруг края цилиндра, и личинка спасена. Это похоже на перфорацию вокруг почтовой марки, которая останавливает разрывы, идущие через марку. Доктор МакГэвин полагает, что этот изобретательный прием буквально уникален для данного рода слепней.
Но существуют ли какие-нибудь хорошие идеи, которые никогда не развились под влиянием естественного отбора? Насколько я знаю, ни одно животное на этой планете никогда не развивало орган для передачи или приема радиоволн для дальней коммуникации. Другим примером является использование огня. Человеческий опыт показывает, насколько полезным он может быть. Есть некоторые растения, чьим семенам нужен огонь, чтобы прорасти, но я не думаю, что они используют его так же, как, например, электрические угри используют электричество. Использование металла в целях формирования скелета – другой пример хорошей идеи, которая никогда не развивалась, за исключением человеческих артефактов. По-видимому, ее трудно осуществить без огня.
Подобного рода сравнительные упражнения, подсчитывающие, что развивается часто, а что редко, когда мы делаем их наряду с географическими сравнениями, обсужденными ранее, могли бы позволить нам предсказать обстоятельства жизни вне этой планеты, так же как предположить вероятный результат мысленного эксперимента по перезапускам эволюции в стиле Кауфмана. Мы, безусловно, ожидаем глаза, уши, крылья и электрические органы, но, возможно, не взрывы жука бомбардира или водяные пули рыбы-стрелка.
Те биологи, которые, можно сказать, взяли на себя инициативу покойного Стивена Джея Гулда, расценивают всю эволюцию, включая послекембрийскую, как полностью случайную – удачу, которая вряд ли может быть повторена в перезапусках Кауфмана. Назвав это «перемоткой ленты эволюции», Гулд независимо развил мысленный эксперимент Кауфмана. Вероятность возникновения чего-либо отдаленно похожего на человека при втором запуске широко признана как исчезающе маленькая, и Гулд это убедительно выразил в «Замечательной жизни». Именно эта ортодоксальность привела меня к обдуманному самоотречению в моей вступительной главе; фактически заставила меня предпринять путешествие в прошлое и теперь вынуждает оставить своих странствующих компаньонов в Кентербери и вернуться в одиночестве. И все же... Я долго задавался вопросом, не могла ли грозная ортодоксия случайности зайти слишком далеко. Мой обзор «Полного дома» Гулда (перепечатанный в «Служителе дьявола») защищал непопулярную идею прогресса в эволюции: не прогресса в сторону человека – Дарвин упаси! – но прогресса в направлениях, которые, по крайней мере, достаточно предсказуемы, чтобы подтвердить эти слова. Как я сейчас докажу, кумулятивное наращивание сложной адаптации, такой как глаза, убедительно указывает на версию прогресса – особенно, когда связано в воображении с некоторыми из замечательных продуктов конвергентной эволюции.
Конвергентная эволюция также вдохновила кембриджского геолога Саймона Конвея Морриса (Simon Conway Morris), чья дерзкая книга «Объяснение жизни: неотвратимые люди в одинокой Вселенной» представляет аргументы, совершенно противоположные «случайности» Гулда. Конвей Моррис имеет в виду, что его заглавие имеет значение, которое недалеко от буквального. Он действительно думает, что перезапуск эволюции привел бы ко второму пришествию человека: или кого-то, чрезвычайно близкого к человеку. И для такого непопулярного тезиса он приводит вызывающе храбрые доказательства. Два свидетеля, которых он неоднократно вызывает, это конвергенция и ограничение.
Конвергенцию мы встречали снова и снова в этой книге, включая эту главу. Схожие проблемы вызывают схожие решения, не только дважды или трижды, но и во многих случаях, множество раз. Я думал, что был довольно экстремальным в своем энтузиазме по поводу конвергентной эволюции, но я встретил достойного соперника в лице Конвея Морриса, который приводит ошеломляющее множество примеров, многие из которых я не встречал прежде. Но если я обычно объясняю конвергенцию, прибегая к сходному давлению отбора, Конвей Моррис добавляет доказательство своего второго свидетеля, ограничения. Материалы жизни и процессы эмбрионального развития допускают только ограниченный диапазон решений отдельной проблемы. Учитывая любую специфическую эволюционную стартовую ситуацию, существует лишь ограниченное число готовых решений. Так, если два эксперимента перезапуска Кауфмана сталкиваются с чем-то вроде схожих давлений отбора, ограничения, связанные с развитием, усиливают тенденцию к поиску аналогичных решений.
Вы можете видеть, как квалифицированный адвокат мог использовать эти двух свидетелей в защиту смелой веры, что перезапуск эволюции, вероятно, будет, положительно сходиться на прямоходящем существе с большим мозгом, двумя умелыми руками, направленными вперед камерными глазами и другими человеческими особенностями. К сожалению, это случилось лишь однажды на этой планете, но я полагаю, что должен быть первый раз. Я, признаюсь, был впечатлен аналогичными доводами Конвея Морриса в пользу предсказуемости эволюции насекомых.
Среди определяющих признаков насекомых есть следующие: ясно сочлененный экзоскелет; сложные глаза; характерная шестиногая походка, при которой три из шести шагающих ног всегда находятся на земле и тем самым очерчивают треугольник (две ноги с одной стороны, одна с другой), который придает животному устойчивость; дыхательные трубки, известные как трахеи, которые обеспечивают приток кислорода к внутренностям животного через специальные отверстия (дыхальца) по бокам тела; и, чтобы закончить список эволюционных особенностей, повторное (11 раз независимое!) развитие высокоорганизованных общественных колоний, как у медоносных пчел. Все довольно необычно? Все уникально в большой лотерее жизни? Напротив, все конвергентно.
Конвей Моррис перебирает свой список, показывая, что каждая позиция не раз развивалась в различных частях животного мира, во многих случаях несколько раз, включая несколько раз независимо у самих насекомых. Если природа находит настолько легким развить составные части насекомости отдельно, не является невероятным, что вся совокупность должна развиться дважды. Я склоняюсь перед верой Конвея Морриса, что мы должны прекратить думать о конвергентной эволюции как о колоритной редкости, которая будет замечательной и восхитительной, когда мы ее обнаружим. Возможно, мы должны придти к тому, чтобы считать это нормой, исключения из которой являются поводом для удивления. Например, истинный синтаксический язык, кажется, уникален для одного вида, нашего собственного. Возможно – и я возвращусь к этому – это единственное, чего недоставало бы повторно развившемуся мозговитому прямоходящему?
