Разные. Мужское и женское глазами приматолога - Франс де Вааль
Мальчики и девочки действительно разные, и то же можно сказать о мужчинах и женщинах, которыми они становятся. Это глубокое понимание в области биологии и философии, и, хотя я изначально не принимал этого — в юности я был убежденным культурным детерминистом, — рад принять и защищать его сейчас[79].
Тем не менее нет абсолютно никакой надобности выбирать между культурой и биологией. Единственная убедительная позиция по этому вопросу заключается в том, чтобы быть интеракционистом. Интеракционизм предполагает динамическое взаимодействие между генами и окружающей средой. Сами по себе гены — это как семена, брошенные на тротуар: из них ничто не может вырасти самостоятельно. Так же и сама по себе окружающая среда едва ли имеет большое значение, ведь ей необходим живой организм, чтобы на него воздействовать. Взаимодействие между этими двумя понятиями настолько запутанно, что по большей части мы не способны отделить вклад одного из них от вклада другого[80].
Швейцарский приматолог Ханс Куммер придумал удачную аналогию для объяснения этого феномена. По его мнению, задаваться вопросом, чем обусловлено наблюдаемое поведение — природой или социумом, — все равно что спрашивать, кто производит барабанный бой вдалеке: барабанщик или барабан. Глупый вопрос, поскольку сам по себе ни один из них не издаст никакого звука. Только если мы ясно услышим разные звуки барабанной дроби в разных ситуациях, мы сможем с полным правом поинтересоваться, чем обусловлено такое изменение звука: сменой барабанщика или сменой инструмента. Куммер подытожил: «Только различие между свойствами характера (а не свойства сами по себе) может быть названо врожденным или приобретенным[81]».
Это понимание подарил нам человек, который всю свою жизнь пытался проследить за истоками наблюдаемого поведения. Но интеракционизм не слишком популярен, так как не дает простых ответов. Средства массовой информации часто пытаются предоставить нам такие ответы («данное качество на 90 % обусловлено генетически»), но подобные утверждения бессмысленны. Так же как мы не способны оценить степень участия барабанщика и барабана в создании звука, мы не можем определить конкретное соотношение воздействия генов и окружающей среды на любой вид поведения. Если девочка смеется так же, как ее мать, или мальчик разговаривает как его отец, это может быть от того, что они безупречно повторяют свои ролевые модели. Но оба ребенка также унаследовали от родителей строение гортани и тембр голоса. Без контролируемого эксперимента (и связанных с ним этических проблем) у нас мало надежды разделить роль генетики и окружающей среды[82].
Такая же проблема возникает у любого, кто хочет добраться до истоков гендерных ролей. За исключением чисто традиционного украшательства, такого как розовый цвет для девочек и голубой для мальчиков, эти роли включают в себя как природу, так и воспитание. В результате они более устойчивы к изменениям, чем можно ожидать. В наши дни некоторые родители делают выбор в пользу гендерно-нейтрального воспитания детей с целью освободить их от того, что считают оковами общества. Они отказываются раскрывать особенности анатомии ребенка, иногда не сообщая о них даже бабушкам и дедушкам. Делают короткие стрижки девочкам и позволяют мальчикам отрастить длинные волосы. Позволяют детям одеваться, как им вздумается, даже если их сыну захочется явиться в школу в балетной пачке. Они поступают так в качестве реакции на гендерные стереотипы в обществе и связанное с ними неравенство.
Тем не менее обратите внимание, что только одно из двух слов в словосочетании «гендерное неравенство» указывает на проблему, и это не слово «гендерное». Никто не предложит бороться с расизмом, призывая людей разных рас выглядеть более похожими друг на друга. Так почему же мы пытаемся избавиться от гендера? В конечном счете такие попытки оказываются не в состоянии решить более глубокую проблему неравенства. Люди таких взглядов винят существование гендера в моральных и политических дефектах общества.
Для многих быть мужчиной или женщиной — это источник гордости и радости. Люди не просто принимают свою гендерную идентичность, но делают это с распростертыми объятиями независимо от того, считаем мы ее культурно обусловленной или нет. Мы также не должны забывать, что, как поется в песне, любовь правит миром{4}. И разве романтическая любовь и половое влечение не являются до крайности гендерно обусловленными для большинства из нас? Это верно независимо от того, привлекают нас люди противоположного пола или нашего собственного. Поэтому я не уверен, что мы оказываем детям услугу, предпочитая растить их без гендера. Как они будут ориентироваться в мире и в своих чувствах к другим с наступлением половой зрелости? Станет ли их любовная жизнь такой же гендерно-нейтральной? Мне сложно это себе представить, хоть я и понимаю, что молодое поколение верит в такую возможность.
С самого детства Донна играла со мной на станции Национального центра изучения приматов Йеркса. Маленькая шимпанзе бросалась ко мне каждый раз, когда видела, что я прохожу мимо. Она прижималась спиной к ограждению и оборачивалась, глядя на меня через плечо. Как только я начинал щекотать ей шею и бока, она принималась хрипло хихикать, как делают шимпанзе. Сидя вдалеке, ее мать Пеони занималась грумингом с другой самкой и почти не глядела в нашу сторону. Зная, насколько она неравнодушна к благополучию дочери, я воспринимал это как комплимент.
В дальнейшей жизни Донна продолжала приглашать меня к игре таким же образом, даже достигнув возраста, в котором человекообразные обезьяны уже нечувствительны к щекотке. Также она часто играла с крупными самцами из своей группы. Альфа-самец добивался возможности посоревноваться с ней в борьбе. Он всегда был добр и имел привычку драться с самцами-подростками, но никогда с самками, не считая Донны. Он мог играть с ней подолгу, щекоча ее и смеясь, словно она была лучшим партнером для игр. Это было первым признаком того, что она отличалась от сверстниц своего пола.
Донна выросла крепкой самкой, которая вела себя более маскулинно, чем другие женские особи. У нее была большая голова и грубые черты лица, типичные для самцов, а также мощные руки и ноги. Она умела сидеть в позе, характерной для самцов. Когда она ощетинивалась, что делала с годами все чаще, то становилась довольно пугающей благодаря широким плечам. Тем не менее ее гениталии были женскими, хотя никогда не распухали до конца. У самок шимпанзе на пике
