Айвен Сандерсон - Сокровища животного мира

Несмотря на свое дородство и колючий панцирь, дикоб­раз отличный и выносливый бегун. В некоторых местностях Африки, где по открытым травянистым равнинам там и сям разбросаны купы кустов, за неимением лисиц охотятся на дикобраза. Рьяные английские спортсмены, знакомые, надо думать, с охотой на лисиц в английских графствах лишь понаслышке, несутся на искусанных мухами цеце горных лошаденках следом за сворой «гончих» — борзых, такс и прочих не поддающихся определению представителей со­бачьего рода, вопя во весь голос «ату его!», и продираются через колючие заросли, дымясь от пота. Чук-чук, как и его, далекая пышнохвостая родня, тоже часто прячется в нору после долгого пробега по параболе, и его так же выкапыва­ют оттуда немногословные местные земледельцы. Это слав­ный спорт, особенно если принять во внимание полное отсутствие колючей проволоки, множество ручейков, в кото­рых горные лошадки норовят искупаться, и, что самое важное, — пойманная дичь не только съедобна, а просто объедение.

Но дикобразы — далеко не единственные существа, кото­рые выскакивают из нор, в чем я скоро и убедился.

Около нас одно время околачивался неотесанный и не слишком-то умный парень; откликался он на имя Деле. Он твердо решил работать у нас, ради чего прошел пешком чуть ли не сто миль и явился как раз кстати — у нас не хватало рабочих, а в такой глуши их взять негде. Вдобавок он был намчи, а я научился особенно ценить представителей этого народа. Поэтому он был принят на роль траппера, до тех пор пока я не найду подходящего повода, чтобы от него избавиться. Он включился в работу с горячим энтузиазмом, и я, видя, что он хорошо знает тропический лес и не болтлив, часто брал его с собой на вылазки в самые недоступные уголки леса. Мы наводили переправы через речушки, влеза­ли на деревья, протискивались сквозь переплетения лиан, — короче говоря, ощущали живое биение пульса леса. Наши совместные усилия принесли разнообразные плоды, которые ныне покоятся в ящиках и банках на стеллажах музеев.

Как-то под вечер мы набрели на скалу высотой футов сорок, разумеется полностью скрытую и погребенную под периной лесной растительности. Сквозь непроницаемый по­лог листвы в сумрак леса пробивались немногие пятна света, и там, куда они падали, разрослись купы густейшей зелени. Нырнув в одну из таких куп, мы сразу же заметили широкие отверстия множества нор. Мы сунули в них носы, прислуши­ваясь и принюхиваясь, как собаки. Несомненно, внутри что-то шевелится!

Мы принялись расчищать растительность вокруг, пока не образовалось нечто вроде пещеры под густым сплетением кустарника и все норы не оказались на виду. Затем стали копать и совать вглубь наши «друзья траппера». Немного спустя я заметил, как что-то заворочалось в куче сбитой листвы за спиной у Деле, и, недолго думая, сделал выпад своим «дру-тра», как я его называл.

Результат был сногсшибательный. Казалось, сама земля встала дыбом, во все стороны полетели грязь и сучья, а Деле на четвереньках шустро ретировался к самой дальней норе, в которой и принялся деловито копаться. Я остался один, более или менее бессмысленно преклонив колени на дыбящейся земле, пока не почувствовал, что она провалива­ется и пора уносить ноги. Я отскочил к Деле и спросил, что бы это такое значило?

Английских слов у него в запасе было немного, да и в лучшие времена произношение было гортанное, а сейчас и вовсе неразборчивое, так что я уловил только одно: «Плохое мясо». Постепенно кутерьма под нами улеглась, и Деле принялся энергично врубаться в нору. Все еще озадаченный, я смотрел, как он срезает верхний слой почвы и тычет свой «дру-тра» в подземелье. Я тоже принял оживленное участие в его кипучей деятельности, и вот он уцепился за что-то смахивающее на пропитанный кровью ком земли и начал тянуть. Мы вдвоем тянули несколько минут, пока наконец не извлекли на свет все десять футов и шесть с половиной дюймов (3 м 15 см) королевского питона (Python regius) — царя африканских змей; его туловище извивалось, изгиба­лось волнами, и по нему пробегала дрожь, как по коже лошади, когда на нее сядет овод.

Это была диковинная добыча, но впереди нас ждали еще более удивительные сюрпризы: там, в путанице подземных галерей, все еще что-то двигалось и издавало какие-то звуки. Мы копали без отдыха, пока пот не полил с нас градом, и подбирались все ближе к источнику шума. В конце концов мы раскопали трех громадных сухопутных черепах (Trionyx triunguis). Они испуганно сбились в кучу и моргали из-под своих панцирей кроткими черными глазами, словно понимая, что их судьба в наших руках. В жизни я не видел у животных такого печального и умоляющего выражения, хотя при виде любого животного, оказавшегося в беспомощном состоянии, я едва не умираю от сострадания. Деле намере­вался прихватить их в лагерь — для общего котла, но я непоколебимо встал на защиту своих протеже, может быть, в основном из-за того, что они боятся щекотки сзади под панцирем, а это еще больше связывало нас узами взаимопо­нимания и симпатии. Разумеется, победа осталась за мной, хотя мой авторитет не играл здесь главной роли: просто Деле, как истый африканец, вполне понимал мои чувства, вдобавок он не был голоден, а я еще и намекнул, что в моей стране убийство черепах считается очень плохим джу-джу.

★ ★ ★

Я понимаю, что нельзя не упомянуть о леопарде, и не только потому, что проделки этого животного — джу-джу и для черных, и для белых людей, а просто потому, что как раз в этих местах они водятся во множестве.

Первый случай, когда я наглядно убедился, что здесь и вправду водятся леопарды, произошел через несколько дней после того, как мы перенесли лагерь из-под защиты станции Мамфе, где изучали жизнь животных в искусственных, созданных цивилизацией условиях. Новый лагерь мы разбили в глубине девственного леса, в лощинке, под прикрытием кустарника и малорослых деревьев, посередине поляны, покрытой высокой травой. Это была одна из тех прогалин, которые образуются в глуши тропических лесов из-за почти полного отсутствия в этом месте почвы. Лес стоит вокруг таких полян сплошной зеленой стеной, и небольшие рощицы разбросаны лишь там, где в углублениях рельефа накопи­лась почва. Чтобы добраться до этого места, мы пошли по «Большой северной дороге» от «парома» (это был старый челнок), находившегося ниже по течению от Мамфе, и перевалили через холм за рекой. Здесь дорога идет то травянистыми пустошами, то лесом. В последней травяни­стой излучине, которую пересекает дорога, мы прорубили, выбирая участки «наименьшего сопротивления», ход влево — он извивался по полю среди травы и приводил в конце концов к нашему тенистому приюту.

Я возвращался из Мамфе, где нужно было прихватить кое-какое снаряжение из базового лагеря и мою любимицу обезьянку, которая обычно путешествовала со мной, сидя на моем левом плече. Меня сопровождал Фауги. Дела задержа­ли нас, и, когда мы гребли на переправе через реку, уже смеркалось. Пришлось одолжить фонарь у лодочника, старика-прокаженного, и мы углубились в лес. По причине, известной разве что самой судьбе или тайным силам афри­канских джу-джу, я не взял с собой свое любимое охотничье ружье, а нес только сучковатую палку да обезьянку, которая восседала у меня то на голове, то на плече.

Фауги шел впереди, неся неяркий фонарь; янтарные лучи света плясали среди колоссальных стволов деревьев. Ночь была тихая, хотя вокруг все звенело от мириадов стрекочу­щих, жужжащих насекомых, а воздух был пропитан аромата­ми почти наркотической силы. Мы двигались неслышно, как духи, под ногами — мягкая глина, на мне были теннисные туфли, а Фауги бесшумно шел в своей природной, залубенелой обуви — босиком. Только монотонное поскрипывание ручки фонаря отмечало наше движение вперед.

Когда мы вступили в самую последнюю и самую длинную полосу леса перед нашей поляной, обезьянка вдруг задрожа­ла и стала жалобно причитать. Она слезла с моего плеча и удивительно ловко забралась за пазуху. В ту минуту это показалось мне причудой, но, как только мы достигли следующего поворота, я приказал Фауги остановиться и оглянулся. Зрение у меня неважное, может быть, в этом причина почти невероятной тонкости моего слуха, чему африканцы не переставали удивляться. Я услышал необыч­ный звук и насторожился.

Звук возобновился, как только мы снова двинулись ч вперед. Он следовал за нами — легкий шорох в кустах. Фауги ни о чем не подозревал и шел впереди, что меня обрадовало больше всего: случись ему увидеть то, что увидел я, он бы непременно бросил фонарь и задал стрекача, оставив меня в полной тьме в самом неприятном положении. И без того мне стало жутко — по телу пробегали волны неудержимого озноба. Казалось, зверь вот-вот запу­стит свои когти мне в спину, и я поминутно оглядывался.

Я всегда втихомолку посмеивался над людьми, которые признавались, что их бросало в дрожь без видимой причины; теперь-то я знаю, что это такое. Мне приходилось встречать­ся носом к носу с тигром (правда, не очень большим), когда моим единственным оружием был сачок для бабочек, видел я и леопардов на свободе, но боялся их не больше, чем разъяренного быка на пастбище. Сейчас мной владело совершенно иное ощущение: казалось, страх накатывает на меня извне, помимо моей воли.