Александр Цингер - Занимательная ботаника

Весенние первенцы наших лесов

«То было раннею весной!»[30]

Рассказ из детских воспоминаний

Если бы я хотел озадачить читателя, я мог бы дать этому рассказику интригующее заглавие: «Как я чуть не отравил Евгения Онегина».

Дело было ранней весной моей жизни и ранней весной года, может быть, последней безоблачно счастливой весной, когда слово «экзамены» было знакомо мне только понаслышке. После потянулся длинный ряд весен, когда либо меня экзаменовали, либо я экзаменовал. И то и другое заслоняло веселый блеск весеннего солнца и разлучало меня с нежными весенними цветами. Но в ту весну, о которой сейчас вспоминаешь, я знал только, что в ожидании каких-то страшных экзаменов сидят до июня в Москве, в гимназии мои старшие братья, что перед экзаменами выбрался отец мой денька на два из Москвы, чтобы подышать чистым воздухом и поискать первых весенних цветов.

Мне тоскливо без братьев; но у меня есть добрый любимый товарищ. Он лишь немногим старше меня, но сильней, умней и много богаче всяческой опытностью; поэтому он — не только мой друг, но и наставник и покровитель. Отношения между нами — самые приятельские; я его зову «Евгешка», он меня «Санька». Старшие в нашей семье любили способного крестьянского мальчика, которого прозвали «Евгением Онегиным». В действительности его фамилия — Телегин, но это считается достаточным созвучием с фамилией пушкинского героя.

Рис. 41. Галочьи яйца.

Мы с Евгешкой только что выполнили важное, весьма для нас увлекательное поручение: в соседской бане мы выгребли из печной трубы галочье гнездо. Галки огорчались и пробовали громко протестовать, не понимая, что мы не только баню, но и их собственное потомство уберегли от огненной гибели. Если хотят, еще успеют устроиться где-нибудь в дупле; а здесь, повыбрав из трубы целую кучу мелкого хвороста, мы нашли всего 4 яйца. Стало быть, кладка только что началась: ведь галки несут чуть не до 20 штук.

Три яйца были, как обыкновенно, испещрены мелкими коричневатыми пятнышками по зелено-голубому фону, но четвертое было окрашено курьезно: на бледно-голубом фоне было всего пять-шесть больших коричневых пятен. Яйцо поразительно было похоже на маленький глобус с голубыми океанами и темными материками. Два пятна очень смахивали на две оторванные друг от друга Америки. Впоследствии это яйцо занимало почетное место в большой коллекции, собранной моим старшим братом.

С этими любопытными трофеями мы возвращаемся домой; но у самой двери встречаем отца, выходящего с зеленой ботанизиркой[31], подвешенной через плечо.

— Ты куда идешь? — спрашиваю я.

— Хочу в Зуево, в лес пройти.

— Можно и нам с Евгешкой?

— Что ж, пойдемте. Кстати, коли по дороге увязнешь, Евгений Огнегин тебя вытянет.

Действительно, увязнуть нетрудно в любой низинке. Дороги совсем «распустились»; даже на лугу ноги затягивает в мокрую глину; уж лучше шагать по снегу, которого уцелело еще порядочное количество. Идти мне трудновато, но свежий ветерок так приятно скользит по вспотевшему лицу, так весело шелестит в ушах, переплетаясь с первыми, еще неуверенными песенками жаворонков, что я не думаю об усталости.

Мы подходим к лесу; он весь еще голый, на опушке под куртинами орешника и молодого осинника — толстый слой снега.

— Какие же теперь можно найти цветы? — спрашиваю я отца.

— Там, подальше, может быть, найдем одну интересную штуку: а здесь что же? Ты видал, как орешник цветет?

— Видал. У него такие сережечки.

— Сережечки сережечками, а другие цветы, из которых потом орехи выходят, знаешь?

— Нет. Разве орехи не из сережек вырастают?

— Эх ты, ботаник! Пойдем!

Отец идет к зарослям орешника и срывает несколько веточек.

— Вот смотри. Это — сережки; зимой они были, как вот эти, — твердые, съежившиеся, а теперь вытянулись, стали гибкими. Это — мужские цветы; в них только тычинки, из которых сыплется пыльца. А вот здесь — женские цветы, из которых потом получаются орехи. Видишь?

Рис. 42. Лесной орех, или лещина (Corylus avellana): 1 — сережки мужских цветов зимой, 2 — те же сережки весной, 3 — женские цветы, 4 — плоды, 5 — лист.

Я с удивлением и восторгом всматриваюсь в сильно распухшие почки, из которых торчат красно-розовые кисточки.

— Пыльца с сережек, — продолжает отец, — попадает на эти красные ниточки (это — рыльца, кончики пестиков), тогда цветок оплодотворяется, из него получается плод, орех. В каждой такой почечке цветов несколько, а поэтому орехов получается тоже несколько, иногда пять-шесть штук вместе.

Отец просто и ясно начинает рассказывать нам с Евгешкой, что такое двуполые и однополые цветы, однодомные и двудомные растения. Все эти названия мне кажутся странными и смешными; мне не все понятно; но красненькие кисточки женских цветов орешника с этого дня полюбились мне на всю мою жизнь.

До сих пор цветение орешника служит для меня одним из самых милых вестников наступающей весны. Каждую весну я стараюсь поглядеть первое распускание орешника где-нибудь в лесу или хоть в саду, либо срезаю себе веточки заранее и, поставив их в воду, слежу дома за распусканием.

Только в зиму, проведенную в Крыму, орешник меня разочаровал. Во-первых, куда же ему было угнаться за новыми для меня прелестями крымской весенней флоры. Во-вторых, до января было тепло, и орешник отлично цвел в конце декабря; мой вестник весеннего тепла в Крыму оказался вестником зимних холодов и непрочных крымских снегов.

Наш лесной орех, или лещина (Corylus avellana) — типичное растение, приспособившееся к опылению ветром. Гибкие сережки мужских цветов помещаются на верхних частях тонких веток, которые легко раскачиваются ветром. Пыльцы очень много; она сухая и очень легкая. Облачко пыльцы может долго держаться в воздухе и при малейшем ветре переноситься от одних кустов к другим по лесу, еще не покрытому листвой. Зацветает орешник в такую пору, когда еще все почти насекомые покоятся в зимней спячке. Все это очень хорошо подходит одно к другому; но для меня остается неясной одна подробность. Почему женские цветочки окрашены в яркий красный цвет? Мне не случалось об этом спрашивать специалистов и не приходилось встречать заметок в литературе. Может быть, ответ заключается просто в том, что надо же рыльцам быть как-нибудь окрашенными; а может быть и то, что эта окраска сохранилась у орешника от тех отдаленных его предков, у которых опыление производилось не ветром, а насекомыми? Вообще, опыление ветром — более древний способ, чем опыление насекомыми; но есть растения, которые в отдаленные эпохи, уже развив опыление насекомыми, потом возвращались к опылению ветром. Принадлежит ли к таким растениям орешник? Не знаю. Во всяком случае, мы здесь задеваем один из самых глубоких и поучительных вопросов естествознания. Внимательно приглядываясь к жизни природы, мы видим во всем замечательное взаимодействие между организмами и условиями их существования, но, вглядываясь глубже, мы замечаем, что здесь нет идеального совершенства, чего-то прочно установившегося раз и навсегда. То там, то здесь подмечаем мы то уже ненужные пережитки старины, то зачатки новых видоизменений, которых требуют новые условия жизни.

Все это очень интересно, но уже слишком далеко отвлекло бы нас от рассказа.

Вернемся на опушку леса.

Евгешка высмотрел липку. Он берет у меня перочинный нож, вырезает из липовой ветки небольшую прямую палочку, делает на ней надрез и начинает колотить по ней черенком ножа. После этой операции липовая кора, к моему изумлению, легко снимается, образуя аккуратненькую трубочку с надрезом. Еще несколько добавлений, и из трубочки выходит отличный свисток. Евгешка подносит его мне и говорит:

— Погоди, я потолще липку найду, тебе бочоночек сделаю.

— Ну ты, Евгений Онегин! — замечает отец, — ты поосторожней с липками-то: ведь лес-то не наш с тобой. Ну как сторож увидит?

— Ничего! — задорно отвечает Евгешка, — меня дед Михайла знает; я ведь не с топором иду!

Он уходит глубже в лес, а мы с отцом продолжаем путь вдоль опушки. Кроме начинающих желтеть своими тычинками «зайчиков» на ивняке, на котором лепится несколько первых пчел, нигде еще ничего цветущего не видно. Отец идет потихоньку впереди, пристально приглядываясь в сторону леса. Вдруг он останавливается с радостным восклицанием:

— Ну вот она, наконец! Ее-то мне и надо. Вот и еще! Посмотри, какая прелесть!

Он указывает мне на два маленьких, жиденьких кустика, совершенно без листьев. Издали мне кажется, что их веточки обросли каким-то мхом или лишаем, но, подойдя ближе, я разглядываю, что веточки покрыты густосидящими красивыми лилово-розовыми цветами.