Дональд Джохансон - Люси. Истоки рода человеческого
Однако Кизс и не думал падать. Он ярко сиял на антропологическом небосклоне. Между тем Соллас исчерпал все свои аргументы, и Дарт остался в одиночестве, если не считать Брума, поддержка которого была сомнительным преимуществом. Брум был странным человеком, одним из самых уклончивых, несносных, высокомерных и нестандартных людей (доля которых среди палеоантропологов несоразмерно велика) и в то же время — одним из самых блестящих. Он происходил из шотландской семьи, где были хорошо знакомы с бедностью и туберкулезом. С раннего детства он страдал легочными заболеваниями, и его часто отправляли к бабушке, которая сдавала комнаты в приморском городе Миллпорте. Один из жильцов, восьмидесятилетний старик, увлекался естественной историей. Когда он умер, его микроскоп достался маленькому Роберту, который с тех пор начал лихорадочно интересоваться всем, что имело отношение к естественной истории. Мальчика особенно занимали следы далекого прошлого, и он утолял свое любопытство, принося окаменевшие ракушки из близлежащей каменоломни. С четырьмя классами начальной школы он устроился работать ассистентом в лабораторию университета Глазго. В конце концов он был зачислен студентом медицинского факультета, который и окончил в 1889 году с отличием по специальности «акушерство».
Брум был превосходным врачом — внимательным, думающим, особенно сведущим во всем, что касалось рождения детей и ухода за матерью. Зарабатывая на жизнь медицинской практикой, он объездил многие страны — сначала Соединенные Штаты, потом малозаселенные части Австралии. Когда ему нужна была работа, он давал объявление и начинал практиковать где-нибудь в поселке скотоводов или шахтерском городке, предпочитая комфорту большого города прелести аскетической жизни рядом с природой. Его жена — бывшая служанка, на которой он женился во время одного из своих коротких наездов в Шотландию, повсюду следовала за ним. Она всегда держалась в тени, временами болела, но никогда не жаловалась и не обращала внимания на бесчисленные похождения своего мужа — Брум слыл отчаянным донжуаном.
По натуре он был настоящим отшельником, бродягой. Со времен голодного детства он на всю жизнь сохранил в душе глубокое и устойчивое презрение к «господам», которые олицетворяли для него социальную несправедливость и черствость мира богатых, так омрачавшую жизнь его родителей. Он с насмешкой относился к тупицам, занимавшим высокие посты, — их ему часто приходилось встречать в медицинских колледжах и музеях — и был в обращении с ними ироничен и хитер. Позднее, когда он поселился в Южной Африке, но продолжал там кочевать в поисках дела своей жизни, пока не посвятил себя целиком изучению ископаемых рептилий и млекопитающих пустыни Карру, его злой язык и изворотливость нередко затрудняли ему доступ к материалам, с которыми он хотел бы работать. Если ему это все же удавалось, то потом иногда появлялись слухи, что после его осмотра в коллекции недостает того-то и того-то. В результате Бруму одно время запрещали пользоваться фондами Южноафриканского музея.
Знания Брума об ископаемых остатках были необыкновенно глубокими. Они базировались на сочетании логики с безошибочной памятью, страстной увлеченностью и интуицией: он обладал врожденным чутьем, которое подсказывало ему, что к чему подходит, кто от кого произошел и что нужно сделать, чтобы правдоподобно воссоздать облик животного по одному фрагменту. Брум подрабатывал на стороне, продавая окаменелости Британскому музею. Когда его отношения с этим учреждением несколько осложнились, он обратился к Американскому музею естественной истории в Нью-Йорке, но был обвинен в торговле предметами, которые не были его законной собственностью.
Проблемы, которые поставил перед учеными пилтдаунский человек, становятся очевидными при сравнении его с Homo erectus и современным Homo sapiens. Пилтдаунский череп по форме и величине сходен с черепом современного человека и вовсе не похож на череп Homo erectus. Однако по строению нижней челюсти пилтдаунский человек был гораздо примитивнее как Homo erectus, так и Homo sapiens. Прямоугольные очертания нижней челюсти и огромные заостренные клыки сближали его с крупными человекообразными обезьянами. Пилтдаунская находка производила впечатление состоящей из двух произвольно объединенных вместе частей — человеческого черепа и обезьяньей челюсти Как выяснилось, так оно и было на самом деле.
И вот этот колючий, непредсказуемый человек, пользовавшийся в британской палеонтологии сомнительной репутацией, был единственным, кто открыто поддержал Дарта в 20-х годах. А сам Дарт все эти годы продолжал забавляться со своей находкой. Он скоблил, царапал, откалывал кусочки и после четырех лет кропотливой работы смог отделить нижнюю челюсть от верхней и впервые взглянуть на жевательную поверхность зубов. Это еще больше убедило его в справедливости первоначального диагноза — в том, что ископаемое существо относится к гоминидам. Но Кизс, холодный и надменный, не сдавал своих позиций. Он продолжал настаивать, что утверждения Дарта лишены всяких оснований.
Справедливости ради следует сказать, что Кизс в тот момент стоял перед ужасной дилеммой, не имевшей ничего общего ни с Дартом, ни с его «бэби из Таунга». Не только он — все британские палеоантропологи ломали головы над интерпретацией ископаемых находок, которые они тщательнейшим образом изучили, но не могли понять их смысла. Перед ними были муляжи и фрагменты костей гейдельбергского и яванского человека, постепенно собранные в двадцатом веке. Все они указывали на то, что по объему мозга наш предок значительно уступал современному человеку; и чем дальше в глубь веков, тем меньше и примитивнее — ближе к обезьяньему — становится мозг. Однако зубы и челюсти сильно отличаются от обезьяньих по своему строению даже у тех наших предков, которые жили около 500 тысяч лет назад.
Челюсти ископаемого и современного человека сходны в том отношении, что зубы в них располагаются по дуге с расходящимися ветвями, так что самая широкая часть этой дуги соответствует ее концам, т. е. третьим молярам. У человекообразных обезьян челюсти длиннее и зубы располагаются по обеим сторонам, образуя с боков два параллельных ряда — как бы две стороны прямоугольника, третью сторону которого составляют передние зубы. Кроме того, у взрослых обезьян, в особенности у самцов, верхние клыки настолько велики, что заходят в нижний ряд зубов, где для них имеются специальные промежутки. Ни у гейдельбергского, ни у яванского человека или сходных с ними ископаемых форм не было подобных обезьяньих признаков. Их зубы были определенно похожи на человеческие.
Если бы дело ограничивалось только этими ископаемыми, то не было бы никакой проблемы — их интерпретация не представила бы трудности. Однако была еще одна находка — так называемый «пилтдаунский человек», фрагменты черепа которого обнаружил в 1912 году в гравийном карьере в Англии ученый-любитель Чарлз Доусон. До точных методов датировки было еще далеко — они появились спустя 40 или 50 лет; но, судя по темному цвету черепа, глубине его залегания и присутствию рядом с ним вымерших млекопитающих, его возраст составлял по меньшей мере несколько сотен тысячелетий. Костные остатки были переданы Кизсу, которому удалось воссоздать на их основе почти полный череп. Кизс ручался за достоверность реконструкции и назвал вновь найденное существо Eoanthropus dawsoni («человек зари» Доусона) по имени автора находки.
Но вот беда: этот пилтдаунский человек противоречил всем остальным ископаемым находкам. Вместо небольшого по размеру у него был очень крупный мозг, сравнимый с мозгом современного человека. Зато челюсть была по своей форме обезьяньего типа; если бы не моляры, сходные своей плоской жевательной поверхностью с человеческими, ее вполне можно было принять за обезьянью.
Короче говоря, пилтдаунская находка перевернула все представления об ископаемом человеке. Нельзя сказать, чтобы к этому отнеслись чересчур плохо. Долгое время человек считал себя венцом творения, уникальным созданием, вознесшимся над всеми остальными живыми существами благодаря своему интеллекту. Череп пилтдаунского человека вполне гармонировал с этим предрассудком. Его высокий куполообразный свод удовлетворял человеческое тщеславие в большей степени, чем низколобые черепа других ископаемых людей. Ведь гораздо престижнее иметь крупный мозг и обезьянье лицо, нежели наоборот. Кроме того, это была английская находка, обнаруженная всего лишь в нескольких милях от Лондона. За ней стояли два крупнейших авторитета в британской науке — Вудворд и Кизс. Несмотря на все противоречия, с пилтдаунским человеком приходилось считаться, так как именно он мог в конечном итоге оказаться нашим предком.
