Элизабет Чедвик - Зимняя корона
В конце концов спазмы прекратились. Алиенора собрала себя по кусочкам и попыталась удержать их вместе. Она не ждала, что Генрих придет к ней и все объяснит. Зачем ему это делать? Он уже ясно показал, что ни во что ее не ставит. Выйдя из уборной, она ополоснула рот вином и продолжила заниматься сборами. Только оказавшись в Пуатье, вдали от ядовитого присутствия Генриха, можно будет все обдумать и понять, что делать дальше.
Ричард пришел, когда она убирала в шкатулку кольцо с топазом. Он тяжело дышал после быстрого подъема по лестнице, и с каждым вдохом шелк котты на его груди переливался золотыми вспышками.
– Как он мог! – воскликнул младший сын. От наплыва чувств его голос по-мальчишески срывался на дискант. – Он наверняка знал, что сделает Раймунд.
– Конечно знал, – процедила Алиенора. – Таков замысел твоего отца: сделать Аквитанию вассалом Англии и Нормандии и при этом спасти лицо Тулузе. Несомненно, он думает, что поступил умно, но эта клятва недействительна. Герцог Аквитании – это ты, не зависимый ни от кого, кроме меня, а поскольку я клятву не принимала, она не имеет силы. – Алиенора перевела дыхание. – Разве ты сейчас не должен сидеть на пиру в честь триумфа твоего отца?
Ричард состроил гримасу:
– Сказал, что хочу отлучиться по нужде. Гарри тоже взбешен. Говорит, что клятвоприношение – это подачка, которая не излечит его гордость и не заменит отобранные у него замки. А еще, что все это – очередные отцовские хитрости. И Гарри намерен пойти против воли отца, если тот не прислушается к нему, потому что больше ему ничего не остается. Теперь ему нечего терять. – Пока Ричард говорил, он немного успокоился, и его голос вновь обрел свой обычный тон.
После долгой паузы Алиенора промолвила с горечью:
– Твой отец – виртуозный игрок. Гарри должен искать советчиков и соратников и быть готовым ко всему. Ему есть что терять.
– И есть что выиграть, – воинственно добавил Ричард.
– Бунт – это гораздо больше, чем недовольство из-за недостатка земель или власти. Бунтовщик рискует всем, – предупредила Алиенора. С одной стороны, ей хотелось протянуть сыновьям руку, хотелось действовать, она как будто глотнула опьяняющей свободы. Но с другой – королева понимала, как это опасно, и боялась за сыновей и за себя. Она прикоснулась к руке Ричарда. – Обсудим все, когда вернемся в Пуатье. Сейчас мы ничего не можем сделать.
* * *– Твой брат проговорился, что ты задумываешь безрассудство, – сказала Алиенора старшему сыну, когда и он сбежал с пира, чтобы проведать ее.
Гарри метнул на брата сердитый взгляд:
– Не понимаю, о чем ты.
– Все ты понимаешь, – отрезала Алиенора. – Я твоя мать и знаю, что происходит с моими детьми. Если ты собираешься сделать то, что собираешься, тогда ты должен быть очень, очень уверен в своих силах и все спланировать предельно точно. И еще ты обязан отдавать себе отчет, что это не внезапная вспышка и не детский протест, о которых ты завтра и не вспомнишь. Готов ли ты всей душой отдаться этому делу, как взрослый мужчина? Если нет, лучше немедленно отступиться.
Гарри вскинул подбородок:
– Я серьезен в своем намерении, мама, и думал об этом весь день. Сейчас я вернусь к французскому двору. В Англии многие хотят свергнуть иго нашего отца – и простой народ, и бароны. Он везде нажил себе врагов. Для него мы все лишь пешки на шахматной доске, и он думает, будто может передвигать нас как хочет.
– В чем же состоит твое намерение? – спросила она. – Как именно ты станешь из пешки фигурой?
– Я король, – гордо заявил Гарри. – Я заставлю его считаться со мной. Есть немало людей, которые встанут под мое знамя, стоит бросить клич. – И с обиженным видом буркнул: – Я, знаешь ли, все это время не только развлекался и пускал деньги на ветер.
– Аквитания моя, – встрял Ричард. – Ни тебе, ни отцу я не позволю отобрать ее у меня.
Гарри повернулся к нему:
– Я не виноват, что Раймунд Тулузский сначала присягнул мне, а не тебе. Я тут ни при чем.
– Может, и так, но я никогда не принесу тебе оммаж от имени Аквитании.
Гарри отмел его слова нетерпеливым взмахом руки. Этот вопрос его сейчас не волновал.
– Да ради Бога! Поехали со мной во Францию, если хочешь, преклонишь колено перед Людовиком как перед своим сюзереном.
Алиенору их пикировка и раздражала, и пугала.
– Не надо так спешить, – убеждала она, прижимая пальцы к заломившим вискам. Все рушилось, и она не знала, куда бежать, потому что со всех сторон было предательство в одном его обличье или другом. Нигде не скрыться.
– Мама, я не останусь здесь. Поеду в Париж, потому что ни один домен отца я не могу назвать домом. Он бесчестит меня на каждом шагу. Мне постоянно говорят, что я должен вести себя как мужчина. Ну вот, теперь я веду себя как мужчина, а вы уж сами решайте, что будете делать. Я решение принял. – Он вышел из покоев, наклонив голову, как разъяренный бык, – точь-в-точь отец.
Головная боль Алиеноры стала невыносимой. Она не могла думать.
– Поговорим завтра, – попросила она Ричарда. – Сегодня я слишком утомлена, слишком расстроена и слишком сердита.
* * *Амлен прихлебывал вино. На юге все вино выше всяких похвал, а это просто исключительное. Но сегодня даже оно не радовало. Он не хотел сидеть здесь. Пир в честь церемонии оммажа – это фарс. Гумберта Морьена чествовали по-королевски, и на первый взгляд все шло как обычно, но пришлось придумывать объяснение отсутствию Алиеноры, а Гарри и Ричард, хотя их и заставили сесть за пиршественный стол, быстро удалились. Амлен полагал, что они отправились навестить мать. Жоффруа оставался за столом, как всегда молчаливый, и с интересом наблюдал за пирующими. Иоанн сидел на вышитой подушке и достойно вел себя весь вечер. Теперь он сонно припал к отцу, очень тихий и благонравный, бесконечно счастливый оттого, что ему разрешили допоздна остаться со взрослыми.
– Мне нужно идти, – сказал Амлен Генриху, который чистил ногти кончиком ножа с роговой рукояткой. Казалось, короля ничуть не затронули переживания окружающих. – Если мы выступаем завтра на рассвете, я должен поспать. Твой режим я не могу выдержать.
Генриха это замечание повеселило. Если бы не боли в поврежденной ноге, не сидел бы он сейчас за столом в качестве опоры для Иоанна.
– Я и сам уже не выдерживаю свой режим, – усмехнулся он и вопросительно взглянул на Амлена. – Сегодня вечером ты и двух слов не сказал, брат.
Две морщины перерезали лоб Амлена.
– Я пытался уложить в голове то, что случилось… Думаю, нам предстоит пережить грозную бурю.
– Бури случаются, – равнодушно бросил Генрих и перевел взгляд на подошедшего слугу.
– Сир, с вами хочет поговорить граф Тулузский по очень важному и срочному делу.
– Он что, до завтра подождать не может? – удивился король.
– Уверяет, что не может.
Король дернул плечом.
– Тогда проси его, – велел Генрих и приобнял младшего сына. – Нашему маленькому жениху пора на бочок. Жоффруа, ты тоже иди. Хватит на сегодня.
Жоффруа нахмурился, но поднялся на ноги.
– Я хочу остаться с тобой, – запротестовал Иоанн, потягиваясь. – Это несправедливо.
Генрих с кислым видом ответил:
– Жизнь редко бывает справедливой, даже для тех, кто имеет право решать. Завтра рано утром мы отправляемся в путь, и ехать надо будет далеко. На-ка возьми. – Он вложил нож, который держал в руках, в чехол из кожи, тисненной львами, и отдал его сыну. – Он теперь твой. Я убедился сегодня, что ты уже взрослый, значит сможешь правильно обращаться с ножом.
Глаза Иоанна вспыхнули, он горячо поблагодарил отца, но все равно упирался, когда его передали на попечение брату и повели из зала.
– Не ошибка ли – дарить ребенку нож? – спросил Амлен. – Бог знает во что – или в кого – он воткнет его.
Генрих хохотнул:
– Ничего. Иоанн радует меня больше, чем его старшие братья.
Раймунда Тулузского ввели в зал, и он опустился перед Генрихом на колено, хотя не без секундного колебания, которое выдавало его нежелание это делать. Судя по косо застегнутой мантии и смятой одежде, одевался он второпях. В его тонких чертах странным образом смешивались обеспокоенность и злорадство.
– Я полагал, вы уже почиваете, милорд, – любезно приветствовал его Генрих.
– Да, так и было, – ответил Раймунд. – Но мне сообщили новость, которую вам тоже нужно знать.
* * *Изабелла лежала в постели и ждала Амлена. Его не было, казалось, уже целую вечность. Вот и в лампадах уже догорало масло. Она покрывала мелкими декоративными стежками ворот рубашки, которую шила супругу в подарок, но пришлось прерваться – у нее устали и заболели глаза. Она знала, что не заснет, пока Амлен не вернется, и потому велела капеллану почитать ей. Затем помолилась. Как ни прискорбно, всегда находилось много такого, что требовало молитвы. А сейчас Изабелле было особенно грустно и неуютно, и это несмотря на то, что в мире зарождалась новая весна. Обычно весна означает пробуждение жизни, но еще она возвещала скорое начало очередной военной кампании. Изабелла ненавидела провожать мужа на войну. Она погружалась в пучину страха каждый раз, когда Амлен целовал ее на прощание, но знала: цепляться за него и плакать бесполезно. Изабелла боялась за супруга и также боялась за Алиенору. Сама себе она казалась зернышком между двумя жерновами, ибо любила обоих, а поддерживая одного из них, предавала другого.
