Сьюзен Филлипс - Ну разве она не милашка?
– Я вымотался. Устал как собака. – Он тяжело вздохнул, краем глаза наблюдая за ее реакцией. – Эти два месяца ужасно тяжело дались. Я постоянно чувствовал себя больным.
– Возможно, страдал от последствий слишком бурной деятельности.
Он улыбнулся, любуясь ее прелестным лицом:
– Ты так сильно ненавидишь все это? Будущую жизнь со мной?
Глаза ее грозно сверкнули.
– Мы даже не подписали брачный контракт! А ведь я теперь богатая женщина!
– Значит, беспокоишься?
– Еще бы! Я только что вышла замуж в четвертый раз! Но излишком здравого смысла я никогда не страдала, поэтому что тут удивляться!
– У тебя достаточно здравого смысла, не говоря уже о роскошном теле… которым я намереваюсь насладиться при первой же возможности.
– Прекрасно, потому что секс – единственная причина, по которой я согласилась на эту авантюру.
– Как я тебе понимаю.
Остаток пути они провели в молчании. Она казалась смирившейся, почти счастливой, и атмосфера уже не была такой угнетающей, но он знал, что до опушки леса еще далеко.
Он внес ее чемоданчик в коттедж – его вещи уже успели привезти – и, не тратя времени, увлек ее в спальню. Но не успев переступить порога, она замерла как вкопанная.
– О Господи!
Горы живых цветов и десятки высоких белых свечей заполонили каждый угол серой с белым комнаты. Где-то тихо играла музыка, и, что особенно тронуло Шугар Бет, одеяла на постели были откинуты, открывая массу белых розовых лепестков, которыми были усыпаны светло-серые простыни. Даже занавески на окнах, выходящих на озеро, были спущены. Мать Эми свято следовала данным ей указаниям.
– Как всегда, все через край! Ничего в меру! Уж эти мне южане! – фыркнул он.
– Прекрасно, – прошептала она.
– Ну… если ты так считаешь…
Трепетный свет отражался в черных бусинах платья, и ее кожа казалась полупрозрачной, переливающейся, словно присыпанной опаловым порошком.
– У меня для тебя свадебный подарок, – сказал он.
– У меня тоже.
– Если он тикает, я немедленно вызываю полицию.
Шугар Бет улыбнулась. Он расслабился настолько, что смог пересечь комнату и вынуть из своего чемоданчика толстую стопку бумаги, перевязанную красным бантом. Протягивая ей подарок, он искренне пожалел, что мало выпил на приеме.
– Я… я только вчера дописал последнюю главу и не успел раздобыть подарочную обертку.
Шугар Бет не шевелилась. Ей почему-то стало страшно. Слегка трясущимися руками она взяла рукопись и поняла, что он нервничает. Это обрадовало ее больше, чем все, что происходило сегодня, и последние бастионы враждебности, которыми она старалась уберечь себя, стали потихоньку разрушаться. Она уселась на единственный стул и положила подарок на колени.
– Ты закончил книгу.
– Почти под утро.
И наверное, посвятил ее Шугар Бет. Это и будет его сюрпризом.
Она усмехнулась и потянула за криво завязанный красный бант. Он переступил с ноги на ногу и откашлялся. Его волнение еще больше смягчило ее. И тут ее взгляд упал на титульную страницу. Шугар Бет задохнулась.
КОЛИН БЕРН«Любовная история для Валентины»– О Боже…
Десятки вопросов одолевали ее, но язык не слушался. Она с трудом обрела голос, оказавшийся тонким и неуверенным:
– Но… но что случилось с той книгой?
– Сначала я должен был написать эту.
Она провела пальцем по странице, и тугой узел страха, живший в ней столько долгих лет, внезапно растворился. Его место занял всеобъемлющий покой. Мужчина, способный сделать такое для женщины, – это мужчина на все времена.
Губы ее дрогнули в нерешительной улыбке.
– Когда любовные истории пишутся мужчинами, почему-то вечно оказывается, что героиня в конце умирает.
– Только не в этот раз, – таким же неверным голосом пробормотал он. – И знай, что я никогда больше не смогу гордо смотреть в глаза своим собратьям по литературе.
– О, Колин…
Она прижала рукопись к груди. Глаза наполнились слезами. Последние следы страха улетучились. Остались только она и он, ее четвертый и последний муж.
– Я так люблю тебя, родной.
– На это я и рассчитывал, – кивнул он и, подняв ее со стула, принялся вынимать шпильку за шпилькой из светлых прядей. И когда масса волос обрушилась вниз, стал целовать ее шею, плечи, шепча слова любви, становившиеся все более приземленными и недвусмысленными, по мере того как одежды на них оставалось все меньше.
– Ты ослепительна, – прошептал он, укладывая ее на розовые лепестки.
Она провела руками по его телу, вновь знакомясь с буграми мускулов и впадиной живота. Он отыскал другие лепестки, мягкие и влажные, набухшие вожделением, благоухающие желанием, и она мгновенно потеряла голову. И совершенно обезумела, когда он вошел в нее и она встретилась с его горящим взглядом.
– Я люблю тебя, – шептал он. – Так люблю, дорогая.
Она прошептала в ответ свои клятвы любви, и сладостный шторм унес обоих.
Наутро Шугар Бет, проснувшись, приподнялась на локте и долго смотрела на спящего мужа. Он много потрудился прошлой ночью, занимаясь с ней любовью, пока оба едва не потеряли сознание от усталости. Твердо воспротивившись первому порыву разбудить его, она соскользнула с кровати и натянула трусики, затем его фрачную сорочку. В кухне она нашла Гордона, кувшин с только что выжатым апельсиновым соком и корзинку с теплыми пышками. Ни у одной женщины нет подруг лучше, и как только выдастся время, она немедленно устроит прием в их честь.
Шугар Бет выпила стакан сока, потрепала за уши Гордона и, оставив его дома, вышла через заднюю дверь и направилась к озеру. Солнечные лучи переливались в роскошном бриллианте, подаренном вчера мужем. Очевидно, он хотел, чтобы она ни на минуту не забывала о своем замужестве.
Шугар Бет улыбнулась, купаясь во вновь обретенном покое, как в теплой, тихой речке. И пусть вечность – это очень долгий срок для любви, там, где речь шла о Колине Берне, не было ничего невозможного.
– Я уже тебе надоел?
Повернувшись, она увидела идущего к ней мужа. Его босые ноги оставляли темные следы на росистой траве. Рядом вышагивал Гордон. Колин в джинсах и майке выглядел неотразимым распустехой: небритый, растрепанный, жующий на ходу пышку, и, когда он поцеловал ее, она ощутила вкус бананово-ореховой крошки, зубной пасты и секса.
– Ни чуточки. – Она улыбнулась и погладила его по щеке. – Я думала о свадебном подарке.
– Я вложил кусочек сердца в каждую страницу, – сказал он так нежно, что она снова залилась бы слезами, если бы не все то, что хотела сначала сказать ему.
– Не этот подарок, – выдавила она. – Мой подарок тебе. Надеюсь, тебе понравится, потому что я не сумею забрать его обратно.
– Невозможно представить, чтобы я вернул что-то, подаренное тобой.
– Ловлю тебя на слове.
И тут она сказала ему.
Он оцепенел.
Она не удивилась. Ей тоже понадобилось время, чтобы привыкнуть.
Только через несколько минут он пришел в себя настолько, чтобы задать пару вопросов. Потом снова стал целовать ее, но как раз в тот момент, когда их дыхание стало прерывистым, он отстранился:
– Прости, дорогая. Конечно, это наш медовый месяц, но…
Он с величайшей неохотой отнял руку от ее попки.
– Надеюсь, ты согласишься поскучать без меня всего часик? Самое большее два.
– Ты бросаешь меня сейчас?!
– В обычных обстоятельствах мне и в голову бы это не пришло, но в свете твоих поразительных новостей… – Глаза его сияли. – Я чувствую настоятельную потребность написать эпилог.
Эпилог
Все звали ее Ханибелл[50], все, кроме отца, который обычно обращался к ней Юджиния… или Юджиния Фрэнсис, особенно в то утро, когда нашел новый галстук от Гельмута Ланга плавающим в миске с водой Гордона. Она была радостью и светом его жизни, после своей матери, разумеется: лукавый чертенок с его темными волосами, ослепительными глазами Шугар Бет и собственным задорным характером. Каждое утро, когда он нес ее на руках вниз, она визжала от восторга при виде огромного портрета Дидди и Шугар Бет, снова висевшего на прежнем месте в холле. Все угрозы спалить чертову штуку ни к чему не приводили. Шугар Бет оставалась глуха к его жалобам, объявляя, что Уинни не могла дать ей лучшего свадебного подарка. Если не считать жемчугов Дидди.
– И не думай их надевать, – шептала Джиджи малышке в день ее крестин, когда Уинни официально преподнесла содержимое синего бархатного футляра своей новорожденной племяннице. – Будешь выглядеть последней дурой.
По воскресеньям они все собирались в доме Уинни на потлак: «Сивиллы» и их мужья, Линн и ее постоянная пара. Известие, что Джуэл и Линн стали отныне неразлучны, повергло город в настоящую панику, но Линн объявила, что больше она не желает жить во лжи, что она по-настоящему счастлива впервые в жизни, и хотя Джуэл наотрез отказывалась стать одной из «Сивилл», все же никогда не пропускала их потлаков.
