Чарльз Мартин - Колодец с живой водой
Лина слегка откинулась назад и, опираясь на руки, стала смотреть на мерцающую воду.
– Я, конечно, могу только догадываться, – задумчиво добавила Лина, – но мне почему-то кажется, что бо́льшую часть жизни ты прожил, старательно делая вид, будто… будто тебе все равно. Будто тебе наплевать на все, что происходит вокруг, хотя на самом деле это не так. Больше того, я почти уверена, что внутри ты чувствуешь и переживаешь все, что происходит с тобой и с окружающими, гораздо острее и глубже, чем большинство людей.
И снова наш разговор свернул на вещи, обсуждать которые мне не хотелось. Я всегда считал себя человеком, который неплохо подмечает чужие слабости, но оказалось, что Лина превосходит меня в этом умении. Впрочем, уже через секунду я понял, что ошибся. Нет, она видела вовсе не чужие слабости, а чужую боль, как бы глубоко она ни была запрятана. В этом и заключалась вся разница между нами, но эта разница была огромна.
* * *Утро следующего дня мы посвятили катанию на квадроциклах. Проехав несколько миль вдоль побережья, мы вернулись по дороге, которая шла через джунгли, потом снова выбрались на пляж и несколько раз пересекли дюны. Пауло никогда раньше не ездил на квадроцикле, но быстро освоился с управлением, и я видел, что кататься на этой мощной машине ему нравится. Он без колебаний штурмовал самые крутые склоны и закладывал самые лихие виражи, и все же ему было далеко до Лины, которая под восторженный визг Изабеллы проделывала еще более невероятные трюки.
К полудню мы вернулись в особняк, чтобы перекусить и поплавать в бассейне. После обеда решено было совершить морскую прогулку на «Бертраме». Океан был спокоен, к тому же я намеренно не заходил слишком далеко, зная, что, покуда береговая линия остается в пределах видимости, моим пассажирам будет легче справиться с морской болезнью. Ни один из троих, впрочем, не проявлял никаких признаков головокружения или тошноты, и я предложил порыбачить. Мы легли в дрейф, я забросил сетку-парашют и вытащил несколько небольших рыбок, вполне пригодных для приманки. После этого мы наживили и забросили основную снасть, с помощью которой Пауло довольно скоро – правда, не без моей помощи – поймал несколько ваху и тунцов. Несколько крючков мы наживили для Изабеллы, которой очень нравилось вращать ручку барабана с леской. Блоки слегка повизгивали, а девочка подпрыгивала от восторга и волнения – ей не терпелось «посмотреть рыбку», однако прикасаться к добыче она отказалась наотрез. Что касалось Лины, то она постелила на носовой площадке надувной матрас и, расположившись на нем в купальнике Маргерит и моих «костасах», со смехом следила за нашей возней.
Когда ближе к вечеру мы вернулись на берег, Пауло разделал пойманную рыбу со сноровкой, какой позавидовал бы даже Гек, и мы зажарили ее на переносном газовом гриле, который поставили на площадке возле бассейна. На гарнир был салат из свежих овощей, которые Лина купила на рынке у въездных ворот. Наевшись до отвала, мы устроились в шезлонгах и стали смотреть на закат, а Изабелла плескалась в бассейне. Она уже не боялась воды, но благоразумно держалась той части бассейна, где было неглубоко.
Доев третью порцию рыбы, Пауло тщательно подобрал остатки куском лепешки и вытер губы тыльной стороной ладони. Сразу было видно, что он очень доволен. Похлопав меня по плечу, он стукнул себя кулаком в грудь и сказал:
– Mi corazón está lleno.
Пауло знал, что я вряд ли его пойму, но мне показалось, он сказал это по-испански для пущей выразительности. Увидев, что я пожимаю плечами, Пауло повторил свои слова еще раз, но они не стали для меня понятнее, и Лина перевела:
– Он говорит, что счастлив. «Мое сердце переполнилось», если буквально.
Я кивнул. Я и сам чувствовал себя примерно так же.
* * *Часам к девяти вечера стало прохладнее, и Изабелла перебралась из бассейна в шезлонг. Вскоре она задремала, и Пауло отнес ее в гостевую спальню. Лина тоже пошла с ними, а я решил снова позвонить Колину. Я рассказал ему о том, как прошел день, о рабочих, которые приходили устранять последние недоделки, а главное – о том, что Сэл пока не появлялся. Мне казалось, что теперь, когда парень расстался со своими шумными приятелями, найти его будет труднее, чем пресловутую иголку в стоге сена, поэтому я считал, что самым разумным с нашей стороны будет подождать его в особняке еще немного. Насколько мне известно, Сэлу больше некуда было податься. Теоретически он мог, конечно, вернуться в Майами, но сам я в подобную возможность не верил. Поступить так означало бы признать свое поражение, а это было не в характере Сэла.
Выслушав мои доводы, Колин ответил, что и сам так думает. Потом он замолчал, и молчал довольно долго. Наконец Колин сказал:
– Помнишь, ты просил меня об одолжении?..
– Да.
– У меня есть для тебя кое-какая информация… – Колину потребовалось несколько минут, чтобы рассказать мне все, что́ он узнал. Ему удалось накопать довольно много, но новости были не слишком хорошими. Впрочем, я, кажется, знал, что нужно делать, но говорить об этом Колину я не стал.
В конце концов, я еще не принял окончательного решения.
* * *Попрощавшись с Колином, я долго сидел молча, глядя на отражавшуюся в воде бассейна луну. Потом я услышал позади легкие шаги – это вернулась Лина. Придвинув свой шезлонг совсем близко к моему, она сказала:
– Так на чем мы остановились?..
В ее голосе прозвучала невинная, почти детская игривость, и я понял, что в особняке Лине нравится и она отлично проводит время. Кроме того, у меня сложилось ощущение, что мое общество ее не тяготит, и это было тем более приятно, что Лина совершенно очевидно не принадлежала к женщинам, готовым близко общаться с любым мужчиной. Да и меня, должен признаться, влекло к ней, и влекло довольно сильно. Очень сильно, если уж говорить начистоту. Увы, я хорошо помнил, что за свою жизнь причинил боль довольно большому количеству людей, и мне не хотелось, чтобы Лина стала еще одной жертвой моего эгоизма и моего равнодушия. Я был готов на многое, чтобы избавить ее от этого.
Сейчас, мысленно оглядываясь на свою жизнь, я вдруг подумал, что мой путь буквально усеян обломками отношений, дружб, привязанностей, симпатий. Сталкиваясь с самыми разными людьми, я почти всегда добивался от них того, чего мне хотелось, а потом двигался дальше, стараясь не оборачиваться назад.
Но о своей нынешней и тем более будущей жизни я знал гораздо меньше, чем мне бы хотелось. Я не представлял, что случится со мной даже в ближайшем будущем – куда я поеду и где окажусь, когда найду Сэла и верну его родителям. Вместе с тем я твердо знал: я не хочу, чтобы Паулина стала еще одной жертвой в войне, в которую превратилась моя жизнь. Почему?.. Ответ прост: как большинство нормальных людей, я продолжал чувствовать боль. Должно быть, в этом и было дело. Я пытался прятать ее, делал вид, что ничего не чувствую, но боль жила во мне. Она окрашивала все мои мысли, эмоции и поступки, и именно она была причиной того, что я ощущал себя вывалявшимся в грязи. Нет, я никогда не был особенно склонен к самоанализу, но сейчас, когда видел перед собой ясный лунный свет, а мои ноздри ловили легкий аромат кокосового масла и сладковатый запах пота, исходивший от женщины в расцвете сил и красоты, я отчетливо осознавал, что Лина заслуживает чего-то лучшего, чем ваш покорный слуга. И я был готов на многое, лишь бы не утянуть ее в ту грязь, в которой сам беспомощно барахтался столько лет.
Полуобернувшись к ней, я сказал:
– Когда я отправлялся в Никарагуа в поисках Сэла, я не ожидал, что встречу тебя. И всего того, что случилось, я не ожидал тоже… Теперь мне остается только гадать, что́ я – мы будем делать, когда найдем Сэла и мне надо будет уехать. Не скрою, последние несколько дней, которые мы провели вместе, были очень… приятными, но, прежде чем двигаться дальше, я хочу, чтобы ты знала, каков я на самом деле. Что я за человек. У тебя, я полагаю, могло сложиться впечатление, будто я наделен какими-то достоинствами, какими-то положительными качествами, и они во мне, возможно, действительно присутствуют, но ты должна узнать и мою оборотную сторону. Если ты позволишь, я сам расскажу тебе об этой оборатной стороне, прежде чем ты уйдешь… А ты непременно захочешь уйти, Лина, сама захочешь, потому что здравый смысл и инстинкт самосохранения не позволят тебе остаться рядом с таким… с таким, как я. – В горле у меня пересохло, я сглотнул и продолжал: – Когда я говорил, что ложь для меня – искусство, я сказал чистую правду. Я… – На мгновение я запнулся, пытаясь решить, с чего лучше начать, но так ничего и не придумал и очертя голову ринулся вперед… – Я продаю наркотики, Лина. Точнее, продавал…
Я внимательно следил за выражением ее лица, но оно не выразило ни испуга, ни отвращения. Лина даже не поморщилась, и я, несколько приободрившись, продолжал:
