Николас Спаркс - Дальняя дорога

Если Люк намеревался принять какое-либо решение, то должен был сделать это сейчас. Остаться здесь или идти на арену, участвовать или отстраниться, спасти ранчо или отдать его банку.

Жить или умереть…

Он глубоко вздохнул. Руки не дрожали. Он был полностью собран. Распахнув дверцу, Люк ступил на плотно утоптанную землю и взглянул вверх в темнеющее зимнее небо.

Жить или умереть. Вот в чем вопрос. Собираясь с духом, чтобы двинуться к арене, Люк думал о том, что его ждет.

Глава 28

Когда я просыпаюсь, то сразу понимаю, что ослабел еще сильнее. Сон, вместо того чтобы придать сил, отнял несколько драгоценных оставшихся часов.

Косые лучи яркого утреннего солнца светят в окно, отражаясь от снега. Я не сразу вспоминаю, что сегодня понедельник. После аварии прошло больше тридцати шести часов. Кто бы мог подумать, что такой старик, как я, способен проявить исключительную силу воли? Но я всегда был победителем, человеком, который смеется в лицо смерти и плюет в глаза судьбе. Я ничего не боюсь, даже боли. Надо открыть дверцу, вскарабкаться по откосу и помахать проезжающей мимо машине. Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе.

Кого я обманываю?

Я не справлюсь. Боль такая, что даже попытка сосредоточиться требует нешуточных усилий. На мгновение я почувствовал себя словно вне собственного тела – вижу, будто со стороны, как я сижу, навалившись на руль. Жалкая развалина. Впервые после аварии я понимаю, что совсем не могу двигаться. Колокол звонит по мне, и вскоре он затихнет. Следовало бы испугаться, но я не боюсь. В конце концов, я ждал смерти последние девять лет.

Я не создан для жизни в одиночестве. У меня это плохо получается. Годы после смерти Рут протекали в гулкой тишине, известной только старикам. В тишине, насыщенной ощущением одиночества и сознанием того, что лучшие времена остались в прошлом. Ну и старческими проблемами само собой.

Человеческое тело не в состоянии существовать почти век. И я знаю это по личному опыту. Через два года после смерти Рут я пережил микроинсульт – я едва сумел набрать номер и позвать на помощь, прежде чем рухнул на пол без сознания. Еще через два года трудно стало держаться на ногах, и я купил ходунки, чтобы не свалиться в кусты, выходя из дома.

Уход за отцом подготовил меня к этим трудностям, и я, в общем, сумел их преодолеть. Другого я не ожидал, а именно – бесконечной череды мелких проблем. Мелочей, с которыми раньше было так легко справиться, а теперь немыслимо. Я больше не могу открыть банку с джемом – приходилось просить о помощи кассиршу в магазине. Мои руки так сильно дрожат, что почерк стал едва разборчивым, а потому труднее платить по счетам. Читать я могу лишь при очень ярком свете, а без вставных зубов не могу съесть ничего, кроме супа. Даже по ночам старость меня мучит. Уходит масса времени, чтобы заснуть, и в результате сплю я мало и некрепко. Кроме того, я принимаю столько таблеток, что пришлось прикрепить табличку с графиком на холодильник, чтобы не путаться. Лекарство от артрита, от высокого давления, от повышенного холестерина, одни таблетки принимать во время еды, другие натощак, и врачи велят непременно носить с собой нитроглицерин, на тот случай если я вдруг снова почувствую жгучую боль в груди. Прежде чем во мне угнездился рак – рак, который превращает меня в мешок с костями, – я гадал, какое еще унижение сулит будущее. И Бог дал ответ. Авария. Давайте переломаем старику кости и погребем его под снегом. По-моему, у Господа странное чувство юмора.

Если бы я сказал это Рут, она бы не рассмеялась. Она ответила бы, что я должен благодарить Бога, поскольку не каждому посчастливится прожить такую долгую жизнь. И добавила бы, что в аварии виноват я сам. А потом, пожав плечами, Рут объяснила бы, что я остался жить, потому что наша история еще не завершена.

Что стало со мной? И что будет с коллекцией?

Я провел девять лет, ища ответы на эти вопросы, и, по-моему, Рут могла быть довольна. Я жил, окруженный ее любовью и страстью. Напоминания о жене – всюду, куда бы я ни посмотрел. И, ложась спать каждую ночь, я гляжу на рисунок над камином и утешаюсь мыслью о том, что наша история закончится именно так, как хотела бы Рут.

Солнце поднимается выше, и у меня болят все без исключения части тела. В горле пересохло, и больше всего хочется сомкнуть веки и потихоньку угаснуть.

Но Рут не отстает. Она настойчиво смотрит, заставляя поднять на нее глаза.

– Ты слабеешь, – говорит она. – Тебе стало хуже.

– Я просто устал, – бормочу я.

– Да. Но твое время еще не пришло. Ты должен рассказать еще кое-что.

Я едва слышу ее.

– Зачем?

– Ведь это наша история, – отвечает Рут. – И я хочу знать, как ты жил.

Голова кружится. Щека, которой я прижимаюсь к рулю, горит, и я замечаю, что сломанная рука чудовищно распухла. Она фиолетового цвета, и пальцы похожи на сосиски.

– Сама знаешь, как бывает.

– Я хочу услышать это от тебя.

– Нет, – отвечаю я.

– После шивы ты впал в депрессию, – говорит Рут, не обращая внимания на мои слова. – Тебе было очень одиноко. Я не хотела, чтобы ты так страдал…

В голосе жены звучит скорбь, и я закрываю глаза.

– Я ничего не мог поделать, – произношу я. – Я страшно тосковал.

Рут несколько секунд молчит. Она знает, что я уклоняюсь от ответа.

– Посмотри на меня, Айра. Я хочу видеть твои глаза, когда ты будешь рассказывать, что случилось.

– Я не буду об этом говорить.

– Почему? – настаивает она.

Машина наполняется звуком моего прерывистого дыхания, пока я подбираю слова.

– Потому что мне стыдно, – наконец говорю я.

– Из-за того, что ты сделал, – заключает Рут.

Она знает правду, и я киваю, боясь представить, что жена думает теперь. Я слышу, как Рут вздыхает.

– Я беспокоилась, – говорит она. – После шивы, когда все разъехались, ты почти перестал есть.

– Аппетита не было.

– Неправда, тебе очень хотелось есть, но ты предпочел не обращать внимания на голод. Ты пытался убить себя.

– Сейчас уже не важно… – запинаясь, говорю я.

– Пожалуйста, скажи правду.

– Я хотел быть с тобой.

– В каком смысле?

Слишком уставший, чтобы спорить, я наконец открываю глаза.

– В том смысле, что я хотел умереть.

Причиной была тишина. Тишина, которую я ощущаю до сих пор. Она воцарилась в доме, когда разошлись скорбящие. Я к ней не привык. Оглушительная тишина угнетала и давила, и в конце концов в ней потонуло все остальное. Медленно, но верно она сделала меня равнодушным.

Усталость и привычки словно вступили в заговор. За завтраком я доставал две чашки вместо одной и с трудом удерживал слезы, когда приходилось убирать лишнюю в шкаф. Днем я громко заявлял, что иду вынимать письма из ящика, – и понимал, что некому мне ответить. Узел в животе затягивался все туже, и вечерами просто немыслимо было подумать о том, что, приготовив ужин, предстоит есть его в одиночестве. И я целыми днями не ел ничего.

Я не врач и не знаю, была ли моя депрессия клиническим случаем или нормальным следствием грусти. Какая, по сути, разница? Я не видел никаких причин жить дальше. И не хотел их видеть. Я вел себя как трус. Я не предпринимал никаких действий, кроме отказа от нормального питания. Эффект был тем же самым: я терял вес и постепенно слабел, приближая финал. И воспоминания понемногу стали путаться. Осознание того, что я снова теряю Рут, еще усугубило мое положение, и вскоре я вообще перестал есть. Годы, которые мы провели вместе, полностью стерлись из памяти, и я больше не видел поводов оттягивать неизбежное. Большую часть времени я проводил в постели, устремив блуждающий взгляд в потолок. Прошлое и будущее канули в пустоту.

– По-моему, это неправда, – говорит Рут. – Ты говоришь, что перестал есть, потому что ушел в депрессию. Потому что все забыл. Но по-моему, ты стал забывать именно потому, что перестал есть. Следовательно, у тебя не было сил, чтобы бороться с депрессией.

– Я стар, – отвечаю я. – Силы давно меня покинули.

– Ты просто оправдываешься. – Рут машет рукой. – Но сейчас не время шутить. Я очень волновалась.

– Ты не могла волноваться, ведь ты меня не видела. В том-то и проблема.

Она прищуривается, и я понимаю, что задел ее больное место. Рут склоняет голову набок. Половина ее лица освещена утренними лучами солнца.

– Зачем ты так говоришь?

– Так ведь это правда.

– Тогда почему я сейчас здесь?

– Может быть, тебя тут нет.

– Айра… – Она качает головой. Рут говорит со мной так, как, наверное, некогда разговаривала с учениками. – Ты меня видишь? Ты меня слышишь?

Она кладет руку поверх моей.

– Ты чувствуешь?

Ладонь у жены теплая и нежная. Эту руку я знаю лучше, чем собственную.

– Да, – говорю я. – А раньше не чувствовал.

Рут улыбается, явно удовлетворенная, как будто я подтвердил ее правоту.

– Это потому что ты голодал.