Линдси Келк - Я люблю Вегас
Если и есть на свете утверждение, с которым все согласятся, так это «случившееся в Вегасе там и остается». Кстати, самое глупое изречение, когда-либо исходившее из уст человека. Верить, будто можно вести себя как угодно и избежать последствий лишь потому, что вы в Городе Грехов, довольно глупо. Вы уже вышли из того возраста, когда, закрыв глаза, считали себя невидимкой?
Проведя четыре очень насыщенных дня в этом пользующемся определенной славой городе, я со всей уверенностью заявляю, что поговорка не только глупа, но и неверна. Правильно говорить: «Случившееся в Вегасе приезжает с тобой домой и рушит всю твою жизнь». Можно, конечно, поправить оригинал: «Случившееся в Вегасе там и остается, если ты бессовестная скотина», – но это звучит не так красиво, и я понимаю, почему мой вариант может не прижиться.
Оглядываясь назад, сознаюсь, что сделала в Вегасе такое, чего ни в жизнь не натворила бы в Нью-Йорке. Смена обстановки всегда толкает на подвиги. Подхлестнутый Лас-Вегасом человек мгновенно забывает устоявшуюся систему ценностей, и наступает черед неудачных решений – пригоршнями глотать таблетки кофеина, пить текилу и обмениваться одеждой со стриптизершей, в результате ходить по городу в костюме эльфа. А можно натворить настоящих глупостей. Как правило, большинство людей ничего такого не выкидывают, а только напиваются, проигрывают денежки, которых у них и так мало, и женятся на Бритни Спирс.
Но это для нас слишком просто. По десятибалльной шкале я умудрилась набрать одиннадцать. Вместо банального идиотизма (скормить, например, сто долларов игральному автомату «Грязные танцы») я решилась на полный, судьбоносный, старый добрый писец. Разница между идиотизмом и писцом огромна. Об идиотизме подробно рассказано в сериале «Так держать», или когда мужчина приносит из магазина не то, что ему заказывали. А вот писец наступает в фильме Гая Ричи, или когда ваш папаша нечаянно приносит из больницы домой чужого ребенка. Дело неминуемо заканчивается слезами, а то и потерей конечностей.
Как я уже говорила, случившееся в Вегасе отнюдь не остается там. Оно приезжает с тобой домой и постоянно хлопает тебя по плечу, когда ты спишь, стоишь под душем, идешь по улице, пока не обернешься и не встретишься с ним лицом к лицу. Поэтому и я готовлюсь загладить собственные чудачества водопадом извинений с прогибом и, возможно, неким подкупом. Ибо в каком городе ни находись, что случилось, назад не воротишь, и это не крылатая фраза, а факт».
Алекс моего блога не читает, клянется, что ни разу не открывал, – видимо, все же просматривает время от времени. Но о нас я все равно уже ничего не пишу, усвоив суровый жизненный урок, однако это не столько обновление на интимные темы, сколько репетиция признания, какой дурой я была, когда вылезла со своим предложением. Теперь, когда Лас-Вегас не мешал, все стало очевидным. Трезвая Энджел поняла – не стоило просить Алекса жениться ради визы. Правду говоря, я знала это с самого начала, только не задумывалась, к чему это приведет. Я руководствовалась чистым эгоизмом, опасаясь услышать «нет» и остаться одной, и ни разу не поставила себя на его место. Выражение лица Алекса во время худшего в мире романтического предложения я не забуду до конца жизни. Он был задет. Я его оскорбила. И теперь мне предстоит это исправить. И я заглажу свою вину, если он позволит.
Облегчение от пробуждения утром в своей кровати было недолгим: меня ожидало слишком много дел. Я пошарила на тумбочке в поисках несуществующего мобильного, уронив книги, пузырек лака для ногтей и опустевшую упаковку противозачаточных таблеток. Наша спальня по-прежнему оставалась спальней Алекса – ничто не изменилось с тех пор, как я вошла сюда в первый раз. На низком матраце белая простыня, у кровати лежит акустическая гитара, повсюду разложены книги, на каждой горизонтальной поверхности расставлены свечки. Правда, теперь я под тщательным руководством Алекса иногда играю на его гитаре, некоторые книги мои, а догоревшие свечки я заменяю новыми из огромного пакета «Икеи», который мы держим под раковиной. Не то чтобы у меня не было здесь вещей: отчего же, были. Полные шкафы. Но спальню, это святилище наших отношений, я намеренно сохраняла в первозданном виде. Я хочу, чтобы все было как в первый раз: его влажные после душа волосы на моей коже, его губы на моих губах, его пальцы, переплетенные с моими, – при одной мысли об этом по спине пробегала сладостная дрожь.
Промывание мозгов, которое устроил мне Джеймс, эхом отдавалось в ушах. Я пошла в гостиную, загрузила фейсбук и открыла свои сообщения. Хм. Ничто не пробуждает так мгновенно, как послание от матери. Точно ли я не приеду на Рождество, потому что они с отцом в «Теско» выбирают индейку, но остались только большие, и если праздновать им придется вдвоем, они купят бумажные короны. Сообщение пришло пять часов назад, в четыре утра по нью-йоркскому времени. Видимо, мамочка опять была под кайфом. Я быстро набрала коротенький ответ – «надеюсь, вы решились на короны» – и переключилась на почту. Дженни жаловалась, как ужасно возвращаться в офис и снова приниматься за работу. Луиза тоже в ужасе – у нее пупок торчит наружу. Улыбаясь, я ответила им и приступила к плану, главной немезиде письма. Сегодня будет хороший день.
Непревзойденная мастерица проволочек, я составила список всего, что нужно сделать до возвращения Алекса: написать несколько писем, позвонить юристу Лоуренсу и начать подготовку презентаций. Еще необходимо прикупить кое-что к Рождеству, пока я не растранжирила пятьдесят тысяч на ботфорты «Джимми Чу» и породистых котят. Я не то чтобы совсем без царя в голове – имейлы все-таки разослала, но покупательский зуд пересилил, и я начала кутаться, как капуста, чтобы пойти по магазинам. Я натянула «Хайдер Акерманн» прошлого сезона, которые мне отдала Эрин. Ее бы и мертвой не увидели в ботфортах прошлогодней коллекции, тогда как я с радостью согласилась бы на них в мертвом, живом и зомбированном состоянии: сапоги были прекрасные.
Никто не рассказал Манхэттену о моем незадачливом уик-энде, поэтому деловая жизнь шла, как обычно. На Юнион-сквер у меня словно крылья выросли при виде торговых павильонов в виде пряничных домиков, установленных для рождественской ярмарки. В Вегасе Рождество празднуют бурно: дабстеп-ремиксы «Слейда» на полную громкость и офисные вечеринки, на которые специалисты финансового отдела приходят с омелой на пряжке брючного ремня. Нью-Йорк – другое дело: здесь настоящее, традиционное Рождество – это «Чудо на 34-й улице» и Бинг Кросби. Жарились каштаны, Санта-Клаус щипал меня за нос, и я была счастлива.
Поход по магазинам планировался небольшой: сначала в «Урбан аутфиттерс» на Шестую улицу, затем в Виллидж в бутик «Марк Джейкобс», по дороге заскочить в любимый музыкальный магазин Алекса на Бликер-стрит, заглянуть в «Манатус» подзаправиться и докупить всякой всячины в «Блумингдейл» в Сохо. Потом домой, работать над презентацией и все заворачивать. Когда войдет Алекс, его встретят свежие сахарные булочки, красиво завернутые подарки и я в фартуке. Ну, не только в фартуке, конечно, тот урок я на всю жизнь усвоила.
– Энджел, ты дома?
– Я здесь.
Алекс вошел в гостиную и уронил сумку на пол.
– Что случилось?! – испугался он.
Я беспомощно огляделась. Вокруг были горы оберточной бумаги, мотки ленты, скотч, ножницы, фломастеры «металлик» и подарочные карты. Хаос довершали разнообразные шляпы, шарфы, духи, свитера и коробки шоколадных конфет в форме оленей. Где-то под грудами бумаги мой ноутбук играл «Вот что я называю Рождеством». Я не могла его найти и соответственно выключить. Рождество отняло у меня последние силы. Сдерживая слезы, я пинком отправила под диван длинную черную коробку, пока Алекс не заметил. У меня состоялся долгий и содержательный разговор с продавцом в отделе гитар, который показывал мне прелестную винтажную небесно-голубую «Фендер» с потрясающим не помню чем и восхитительную черную гитару в форме ласточкиного хвоста с выложенной стразами эмблемой Бэтмена. «Фендер» была дорогой, черная гитара – очень дорогой, но ее ремень в точности повторял боевой пояс Бэтмена. Словом, выбор оказался трудным.
– Что в коробке?
Я тут же расплакалась.
Алекс перескочил через диван, не заботясь о следах кроссовок на подушках, и крепко меня обнял.
– Я заворачивала подарки, – заливаясь слезами, объясняла я. – Но потеряла ножницы, скотч кончился, целый день ходила по магазинам, ноги болят, и я смертельно устала!
– Вот почему под Рождество столько самоубийств, – сказал Алекс, нежно меня обнимая и вытирая слезы. – Балда ты.
Он говорил, пах и выглядел в точности как раньше, и я заревела еще сильнее.
– Я люблю Рождество, – всхлипнула я.
– Оно этим беззастенчиво пользуется, – произнес Алекс. – Злоупотребляет хорошим отношением. Надо тебе его бросить.
