Барбара Картленд - Любовь всегда права
Они познакомились три месяца назад на званом приеме с коктейлями. Когда вечеринка была в самом разгаре, девушку представили Норману Мелтону.
Хозяйка невнятно произнесла его имя, и Карлотта даже не разобрала, кто он такой. Поняла только, что обменивается рукопожатием с высоким, серьезного вида мужчиной. Ей показалось, что он смотрится как-то не вполне уместно среди оживленно болтающей и веселящейся толпы.
– Расскажите, пожалуйста, о себе, – попросила Карлотта. – Мне следовало бы знать о вас все, но я вынуждена признать собственное невежество.
– И кто же я, по-вашему? – спросил он.
Карлотта окинула его оценивающим взглядом, пытаясь найти правильный ответ.
– Возможно, вы занимаетесь политикой, – предположила она. – Вы однозначно не актер, и я бы не сказала, что вы похожи на дипломата. Да, вы или политик, или крупный предприниматель. А может быть и то, и другое.
Норман искренне рассмеялся.
– А вы или хорошо умеете угадывать род занятия мужчин, или просто льстите мне.
– Так, значит, я права? – осведомилась Карлотта.
– В отношении политики – нет, – ответил Норман. – А что касается предпринимательской деятельности, то здесь вы совершенно правы. Вы разочарованы тем, что я не будущий премьер-министр?
Обычно в таких ситуациях Норман чувствовал себя не слишком комфортно. Он привык много и сосредоточенно работать, заряжая любое дело своей неиссякаемой энергией, и поэтому ему было трудно искренне и вместе с тем непринужденно болтать о всяких пустяках.
Норман понимал, что на светских приемах и званых обедах рано или поздно он окажется втянут в разговор. Но теперь в лице Карлотты он впервые увидел единственного на всем белом свете человека, с которым ему было легко вести беседу.
Он посмотрел на ее выразительное, живое лицо. Ему понравился ее голос, то, как она жестами сопровождает свои слова.
Карлотта разговаривала с помощью рук так же выразительно и умело, как и губами. Не вызывало никаких сомнений, что она не англичанка, хотя она и призналась, что не знает никакого другого языка.
Она сообщила Норману, в каком театре играет, и он пообещал прийти на спектакль, если она согласится потом поужинать с ним.
– У меня там пустячная, незначительная роль, – объяснила она, – но это замечательно, что я играю в Вест-Энде, пусть даже на зрителей спектакль и не производит особого впечатления, зато театральным агентам и администраторам он нравится.
– А почему вы решили стать актрисой? – поинтересовался Норман.
Девушка неопределенно пожала плечами.
– Вовсе не потому, что у меня какое-то особое призвание к лицедейству, – ответила она. – Просто я выросла в театральной среде. Моя мать, моя приемная мать – Магда Леншовски. Она – костюмер, подбирает костюмы для спектаклей. Самое яркое воспоминание моего детства – это запах грима. Мне еще и пяти не было, а я уже видела на театральных подмостках многих знаменитых актеров. Я бывала на репетициях, когда Магда должна была одевать актеров. Моими первыми уроками по запоминанию ролей были часы, которые я провела, сидя в пустом партере и ожидая, когда Магда выйдет из гримерки, мне приходилось слушать их по многу-многу раз. Вот я и не смогла отказаться, когда Кристиан Холден предложил мне роль в спектакле своей труппы. Мне было всего семнадцать, и он казался мне самым привлекательным мужчиной на свете. Конечно же, я согласилась. Кто бы на моем месте отказался от столь соблазнительного предложения?
– А чем еще вы хотели бы заниматься? – спросил Норман.
– Да ничем особенным, – бесхитростно призналась Карлотта. – Наверно, я просто очень ленива. Честно говоря, мне ничего не хочется, кроме того, чтобы получать от жизни удовольствия. Вам, пожалуй, это трудно понять, верно?
К этому времени она уже знала, кто он, и вспомнила, что читала о нем в газетах – о его поразительном взлете от рабочего до директора и владельца фабрики, на которую он еще в юности пришел трудиться.
– Всю жизнь меня подстегивало честолюбие, – признался Норман. – Это звучит так, словно я даю интервью для газеты, но, как ни странно, это именно так.
– А сейчас вы собой довольны? – спросила Карлотта.
Ее собеседник неожиданно рассмеялся.
– Я еще и не начал радоваться собственным успехам, – с улыбкой ответил он.
На следующий вечер они поужинали вместе, и Карлотта сочла, что ее новый знакомый ей по душе.
Ей импонировал его тонкий ум, забавляли его резкие, порой даже грубоватые манеры – очевидно, таким образом он пытался скрыть от окружающих свою застенчивость. Карлотта хорошо понимала, почему Норман вызывает неприязнь у некоторых людей, но сама она слишком долго жила в окружении самых разных личностей и не привыкла выносить суждение по первому впечатлению.
– Просто смешно, – позднее призналась она Магде, – но мне кажется, что в некоторых отношениях Норман наивнее и моложе меня. Он не разбирается ни в чем, кроме своих моторов.
Она сидела на широкой кровати красного дерева. На ней было белое с серебристыми блестками платье на бретельках. В нем Карлотта выглядела удивительно молоденькой и чарующе привлекательной. Магда сразу поняла, что приемная дочь имеет в виду.
– Ты же русская! – ответила она. – Мы принадлежим к древнему народу.
– Я русская только наполовину, – возразила девушка. – Ты забываешь о моем отце.
– Я его вообще никогда не видела, – лукаво возразила Магда.
– Интересно, что же он собой представлял? – спросила Карлотта.
Встав с кровати, она подошла к огромному зеркалу.
– Скорее всего он был блондином высокого роста и не блистал умом, – ответила Магда. – Как и большинство англичан.
– А тот, которого ты любила, тоже был таким? – поинтересовалась Карлотта.
Магда ответила не сразу. Она сидела на кровати, откинувшись на подушки. Ее огромное тело горой возвышалось под одеялом. В черных глазах приемной матери Карлотта прочитала недоумение.
– Что ты имеешь в виду? – поинтересовалась Магда.
– Не притворяйся, будто не понимаешь, о чем я, – ответила Карлотта. – Леолия мне все рассказала! Причем уже давно. Не сердись, что я выудила у нее всю правду.
– Я уже давно о нем забыла, – призналась Магда.
– Не верю! – заявила Карлотта. – Ну да ладно, давай поговорим обо мне, если хочешь. А на мать я похожа?
– Похожа, – подтвердила Магда.
– Значит, она была, наверное, очень красивой, – решила Карлотта.
– В ту пору, когда я ее увидела, – нет, – возразила Магда. – Она два дня ничего не ела и выглядела не лучшим образом – бледная, измученная, с ввалившимися глазами.
– И все же она была красивая, – настаивала Карлотта. – Я просто уверена, что она была привлекательной. Признайся.
– Не исключаю, что она была настоящей красавицей, – ответила Магда.
– И происходила из семьи Романовых, – торжествующим голосом проговорила Карлотта. – Из семьи самих Романовых! По-твоему, я достойна ее?
– Сойдешь за родственницу, – ворчливо отозвалась собеседница. За показным грубоватым тоном таились нежность и привязанность к девочке, которую она когда-то взяла на воспитание. – Ступай. Пора спать. Иначе утром будешь ходить как вареная. Когда этот твой симпатичный джентльмен снова заедет за тобой?
– Может, завтра вечером. Мне почему-то кажется, что я ему нравлюсь.
– Он был бы полным дураком, если бы ты ему не нравилась, – сказала Магда. – Ты как-нибудь пригласи его к нам. Я посмотрю на него и потом скажу, что о нем думаю.
– Если ты не станешь говорить ему то, что о нем думаешь, я обязательно приведу его сюда. Но ты должна мне пообещать, что будешь вести себя прилично.
Карлотта говорила наполовину шутя, наполовину всерьез, потому что ей уже приходилось страдать от излишней прямолинейности приемной матери.
Магда не испытывала ни малейших угрызений совести, прямо высказывая свое мнение, независимо от того, приятно это слышать окружающим или нет. У нее был сильный, волевой характер, и весь театральный мир Лондона об этом знал. Некоторые любили ее, некоторые ненавидели, но все без исключения были вынуждены принимать такой, какая она есть. Модельеры ее обожали. У Магды было прекрасное чувство стиля, и она никогда не позволяла, чтобы из ее мастерской вышло что-то безвкусное или вульгарное.
Она не обращала внимания на тех, кто посмеивался над ней. Однажды какой-то разозленный подросток обозвал ее «безобразной герцогиней», но Магда совсем не обиделась на него за это злое прозвище.
Прозвище, кстати, прилипло к ней намертво, и в театральных кругах с тех пор ее иначе не называли. Она к этому быстро привыкла и иногда даже сама пользовалась этим прозвищем.
Возможно, именно непомерная тучность приемной матери и заставила Карлотту так стремиться к красоте. С самых ранних лет она мечтала быть красавицей.
Карлотта ненавидела все бесцветное и непривлекательное, пугалась при виде огородного пугала и терпеть не могла убогие, некрасивые игрушки.
