Николь Фосселер - Шелк аравийской ночи
Праздничное настроение – если оно вообще было – окончательно испортилось, и вскоре общество начало расходиться кто куда, к баракам и бунгало или обратно в город.
По дороге домой Майя с Ральфом не произнесли ни слова, продолжали они молчать и в бунгало – Ральф навзничь повалился на кровать, а Майя переоделась в ночную сорочку. Только когда она встала перед маленьким зеркалом, висящим в углу над стулом, чтобы вынуть шпильки из подколотых волос, Ральф приподнялся, широко зевнул и прервал тишину.
– Неприятный человек, – заметил он, с грохотом сбрасывая с ног сапоги.
– Кто? – уточнила Майя, хотя в этом не было нужды.
– Да Бертон. Капитан Бертон – смешно слышать! Можешь представить такого на казарменном дворе? Я не могу, – неприязненно рассуждал Ральф, одновременно пытаясь справиться с золотыми пуговицами на мундире. – Уверен, в Бомбее все очень рады, что им удалось избавиться от этого дармоеда, лишенного всяких понятий о дисциплине и приличиях. Лучше уж пусть корчит из себя путешествующего писателя – с его, как говорят, двенадцатью языками такое амплуа подойдет куда больше! Оутрэм тоже ни во что не ставит этого любимчика Напира, равно как и самого этого мошенника губернатора. Как позорно для армии и Англии повел себя Напир при покорении сикхов! Одно дело твердая рука, но совсем другое – жестокость. «Дружелюбие после порядочной трепки – так можно приручить самых отъявленных дикарей», – объяснял он свою политику. Неудивительно, что Оутрэм высказался против их африканской авантюры. Пусть рискуют своими шеями, если им так хочется! Возможно, Спика будет жаль, он показался мне славным парнем, – но только не заносчивого глупца Бертона! – Ральф сердито швырнул мундир на пол, выбрался из подтяжек и остался сидеть на краю кровати. Майя перехватила в зеркале его озадаченный взгляд.
– Откуда ты, собственно, его знаешь?
Она на секунду остановилась, но потом усердно продолжила расчесывать волосы.
– С давних времен, – вскользь обронила она. – Он бывал в гостях у отца, еще когда учился в Оксфорде.
Ральф встал и выпустил из-за пояса рубашку.
– А почему я узнаю об этом только сейчас?
Майя слабо, коротко засмеялась, продолжая заниматься волосами.
– О господи, Ральф, если мне придется назвать тебе имена всех студентов, что посетили Блэкхолл, мы просидим здесь до завтрашнего утра!
Он подошел к ней сзади, наблюдая, глядя то на ее спину, то на отражение в зеркале.
– Мне не понравилось, как он на тебя смотрит, – медленно сказал он.
Майя игриво взглянула на него через плечо.
– Но ты ведь не собираешься ревновать?
Он схватил ее за руку выше локтя и рывком повернул к себе так, что щетка выпала из ее пальцев и с грохотом улетела в угол.
– Между вами что-то было? – крикнул он и встряхнул ее.
Майя всеми силами старалась не показывать испуга и сохранять спокойствие.
– Вздор, – сердито ответила она и попыталась освободиться. – С чего ты взял?
На долю секунды перед глазами предстал городской переулок, куда Ричард затащил ее во время ливня, и их поцелуй, а потом взгляд Ричарда этим вечером, взгляд раненого хищника…
Ральф, словно прочитав эти ее мысли, так резко прижал ее к стене, что она задохнулась. Он судорожно вцепился в нее и снова встряхнул, заорав:
– Немедленно отвечай! Между вами что-то было?
– Ничего, – крикнула в ответ Майя, порывисто пытаясь освободиться от его хватки, колотя босыми ногами по его икрам. – А теперь отпусти, мне больно!
Он отпустил ее так же внезапно, как и набросился. Испугавшись собственной вспышки, Ральф смотрел, как она потирала локоть, запястье, поднял ладони, торопливо, ласково ощупал ее плечи, руки, лицо, словно хотел убедиться, что ничего не сломал.
– Прости меня, – пробормотал он, – я… я не хотел. С тобой все в порядке? – осторожно, чуть не плача, спросил он, гладя ее по лицу.
Майя кивнула, тихо вздохнув, легонько вздрогнула, но не стала противиться, когда он заключил ее в объятья.
– Я не хотел делать тебе больно, честное слово, – пробормотал он, уткнувшись ей в волосы, нежно ее покачивая. – Ты – самое важное, что есть у меня в жизни.
Они судорожно вцепились друг в друга, словно сироты. Майя подумала о письме, наконец полученном Ральфом из Глостершира две недели назад, после долгого молчания. С каменным лицом он скомкал его и небрежно кинул в огонь очага, а потом отправился в клуб, откуда вернулся тяжелым шагом лишь поздней ночью, в облаке алкогольных паров и табачного дыма. Он молча лег рядом с женой в кровать, моментально заснул и больше ни единым словом не упоминал об этом письме.
И пока они держали друг друга в объятьях, Майе казалось, что они стоят на наклонной плите, медленно, но неудержимо соскальзывая по зеркальной поверхности прямо в бездну.
4
За пару сотен миль от английского гарнизона этим вечером тоже собрались мужчины, тоже пили и обсуждали положение дел. Они беседовали о вольной гавани Адена, Оутрэме, Гайнсе и султане Лахеджа. Но вместо джина пили пряный чай, а говорили не на английском, а на арабском.
Дворец султана Ижара представлял собой длинный, сложный комплекс зданий и хранил память о предках султана Салиха ибн Мушина аль-Ижар. Поколение за поколением, с приумножающимся богатством пристраивались все новые внутренние дворы и покои. В их ядре еще было узнаваемо изначальное назначение постройки: неприступная крепость на страже богатств страны и дорог, по которым их развозили в соседние султанаты и гавани побережья. Вид с башен Ижара открывался на все стороны света и все контрасты Аравии: на юге и западе громоздились горы и скалистые плато, на севере начиналась пустыня Рамлат эс-Сабатайн, отрог огромной Руб эль-Хали. Напротив, на востоке, простирались плодородные земли, питающие Ижар, речные русла и бассейны в период дождей давали достаточно воды для полей и садов, превосходного скота и поддержания жизни в суетливых городках ремесленников. Этого было достаточно для того, чтобы Ижар мог вывозить большую часть урожая и изделий в обмен на звонкую монету: яркие хлопчатобумажные ткани тонкой работы, вышивку и искусные поделки из серебра, которыми так славился Ижар.
Но вид с башен больше не радовал сердце султана Салиха. Серьезные заботы тяготили его, убавляли гордость за охваченное взглядом государство и придавали ей горьковатый привкус. Нет, в Ижаре никто не голодал, слава Аллаху! Но благосостояние, обеспеченное торговлей, убывало с каждым годом. Виноваты были англичане: они перетянули в Аден всю торговлю Южной Аравии.
Новый султан Лахеджа прежде всего надеялся на финансовую прибыль от британского поселения в Адене, но присутствие англичан должно было повлечь за собой и выгодную торговлю с Индией. Ведь почти все ведущие в Аден караванные маршруты Аравии проходили через территорию Лахеджа, за исключением узкой полосы побережья на территории Фадли. Султан действительно проявил тонкое чутье, потому что город переживал быстрый экономический подъем, и не в последнюю очередь благодаря постоянно растущему гарнизону. Солдат нужно было обеспечивать продовольствием, и они хотели тратить на что-то свое жалованье. Торговля процветала: в меньшей степени благодаря драгоценному ладану, специям, шафрану и перцу, но больше за счет угля, скота, хлеба, кормов для животных, фруктов, овощей и в первую очередь – кофе. На кофе французские купцы набрасывались не менее жадно, чем американские и египетские. Сколь пустынным был полуостров, столь плодородны лежащие за ним земли, возделанные с помощью хитроумной древней системы орошения. Поэтому Лахедж греб деньги, установив высокие таможенные пошлины, а когда в 1850 году Гайнс еще и решил объявить Аден вольной гаванью, где не нужно платить налога, преимуществ только добавилось: конкурирующие гавань Шукры в султанате Фадли и гавань султаната Акраби, находящиеся в непосредственной близости, вышли из игры. В некотором роде Аден стал торговой монополией всей Южной Аравии, а султану Лахеджа достались еще большие пошлины, кроме того, он одержал триумф над заклятым врагом Фадли и укрепил связи с англичанами. Растущее благосостояние Лахеджа и Адена нигде не проявлялось столь явно, как на рынках и в магазинах города.
Но остальные гавани побережья стояли почти заброшенными, а для Ижара, как и султаната Байбраха, последствия оказались особенно тяжелыми. Они находились от Адена дальше всех, их караванам приходилось проделывать особенно долгий путь через большинство султанатов и платить самую высокую дорожную пошлину. Когда товары из Ижара прибывали в Аден, продажа уже не приносила выгоды, и в том, что в самой гавани не приходилось платить налог, не оставалось никакой пользы. К тому же все чаще стали нападать разбойники – вооруженные до зубов воинственные племена требовали незаконную плату и грабили караваны. Эти племена, как и султан Ижара, пострадали от изменившейся из-за англичан экономической ситуации.
