Андреа Кремер - Невидимый

– Пойдем посмотрим, как выглядит проклятие Стивена.

Видно, что Стивен удивлен моим появлением. И еще больше удивлен, заметив, что рядом со мной Лори.

– Привет, – он быстро приходит в себя, наклоняясь, чтобы поцеловать меня.

Я удерживаюсь от соблазна сразу же посмотреть на его проклятие. Его непременно нужно предупредить, прежде чем мы приступим. Хотя мы и знаем, что проклятие есть, и даже знаем его историю, такое глубокое погружение в эту тему перенесет нашу исследовательскую деятельность на следующий уровень.

Я крепко обнимаю Стивена, не находя слов после того, что я созерцала сегодня днем. К счастью, у Лори таких проблем нет.

– Она может их видеть! – Он вразвалочку заходит в квартиру Стивена, опережая нас.

– Ты о чем? – Стивен обнимает меня за талию, и мы следуем за Лори в гостиную.

Поскольку я не хочу, чтобы Лори продолжал говорить за меня, я перебиваю его, хотя он и закатывает глаза:

– Заклятия. Я могу видеть заклятия.

– Но Милли сказала… – осторожно начинает Стивен.

– Я знаю, – перебиваю я, садясь на диван и подбирая под себя ноги. – Но я думаю, что именно это она имела в виду, говоря, что у меня это свойство от природы. Я могу видеть заклятия. Именно их я и рисовала.

Стивен садится рядом со мной, откидываясь назад. В течение какого-то времени он хранит молчание. Лори делает нетерпеливый жест, но я не обращаю на него внимания. Я не хочу продолжать без согласия Стивена.

Наконец он делает глубокий выдох.

– И как они выглядят?

– Они принимают разные формы… У некоторых есть звук – в зависимости от цели заклятия.

У Стивена напрягается челюсть.

– И ты здесь, чтобы увидеть мое проклятие.

– Только конечно если ты согласишься, – торопливо говорю я.

– А почему бы ему не согласиться? – спрашивает Лори.

– Действительно, почему бы и нет? – бормочет Стивен себе под нос. И спустя мгновение прибавляет: – Давай.

– Ты уверен? – Я не хочу его торопить.

Он кивает, закрывая глаза.

Я хочу держать его за руку, но беспокоюсь, что это может помешать мне увидеть проклятие. Мое сердце отчаянно бьется. Мне приходится несколько раз глубоко вздохнуть, прежде чем удается вытащить себя из комнаты. В квартире «задний план» оказывается другим – более тихим и закрытым. Я чувствую легкую клаустрофобию, словно стены наступают.

Я заставляю себя успокоиться и сосредоточить свое внимание на Стивене. Сначала я просто вижу его – так же, как видела его раньше. Я отодвигаюсь, стараясь отделить мои чувства к нему от той магии, которую мне нужно увидеть. Она шевелится неохотно и медленно скользит вверх. Я заставляю себя подавить крик. Это не нити. Это щупальца. Толстые, шевелящиеся отростки, плотно окружившие его. Чавкающий звук их присосок, которые то присасываются к телу Стивена, то отрываются от него, невыносим, точно они высасывают из него саму суть его существования. Окруженный ими, Стивен неподвижен. Он обитает в гнезде своего проклятия.

Я выдергиваю себя с уровня «задний план». Лори уставился на меня. Увидев мое лицо, Стивен начинает дрожать. Я срываюсь с дивана и несусь в ванную, едва успев добежать туда, чтобы меня не вырвало по дороге.

Глава пятнадцатая

Все это время я хотел точно знать, каким она меня видит. Я жадно ловил каждую деталь. Я ждал каждой подсказки.

Теперь я уже не так в этом уверен.

Можно предположить, что я убиваю ее. Просто потому что стою там. Самим фактом того, что она меня рассматривает.

Я ее убиваю.

Она выбегает из комнаты, и Лори следует за ней. Испуганный, я остаюсь там, где стоял.

Я больше не хочу, чтобы она меня видела. Во всяком случае, если это оказывает на нее такое воздействие.

Поскольку я был невидимым, мне никогда не приходилось сталкиваться с отвращением другого человека. Я никогда не был катализатором такой реакции.

Теперь я знаю, каково это.

И это меня убивает.

Лори возвращается.

– Ты где? – спрашивает он.

– Я здесь, – отвечаю я.

Он следует за моим голосом.

– С ней все в порядке. Небольшое потрясение. Думаю, что на сегодня, пожалуй, хватит…

Но не успевает он закончить фразу, как в комнату возвращается Элизабет.

– Да, все в порядке, – подтверждает она. – Не беспокойся. Со мной все хорошо.

Она смотрит на меня. Я хочу спрятаться. Для ее же блага.

– Все хорошо, – уверяет она меня. – Я его выключила. То есть ту его часть.

– А что ты видела? – спрашиваю я.

Элизабет качает головой.

– Знаешь, это трудно объяснить. И я здесь не все понимаю. Я могу видеть вещи, но не знаю, как их интерпретировать. Я знаю только, что это сильное проклятие, которое наложил на тебя твой дед.

– Но тебе было больно глядеть на него, – говорю я.

– Не уверена, что слово «больно» сюда подходит. Оно взяло надо мной власть. Как будто оно знало, что я смотрю, и должно было меня прогнать.

– Больше этого не делай, – прошу я. – Обещай мне. По крайней мере, до тех пор пока мы не узнаем больше.

– Я обещаю. До тех пор, пока мы не узнаем больше.

Мой отец приходит домой на ужин. Я его не ждал, но нельзя сказать, что я очень удивлен.

– Чем ты сегодня занимался? – спрашивает он, как будто я только что вернулся домой с футбольной тренировки.

Я смеюсь. Я даже не знаю, как ему рассказать.

– Слушай, – говорит он, – что касается прошлого вечера… Надеюсь, это нормально, что я все это тебе рассказал. Весь день я бродил по городу, думая об этом. Я никогда не хотел, чтобы этот день наступил. Я искренне думал, что… в общем, я думал…

– Ты думал, что об этом мне сможет рассказать мама. Тебе не приходило в голову, что когда-нибудь у нас состоится такой разговор, потому что ты считал, что это ее дело.

– Так и есть.

Я звоню в итальянский ресторан на нашей улице и заказываю нам ужин – оплаченный, как всегда, картой отца. Потом я сажусь за кухонный стол напротив него.

У меня совсем немного воспоминаний об отце. Иногда я даже придумывал их себе. Я так часто видел, как отцы качают своих детей на качелях, играют с ними в мяч, я видел стольких отцов, наблюдавших, со смесью беспокойства и радостного возбуждения, как их сыновья впервые съезжают на санках по крутому заснеженному холму в Центральном парке. Я мог заставить себя поверить, что все это было и у нас с отцом, – в те времена, которых я не помнил, во времена до его ухода. Мне не было нужно, чтобы отец чему-то учил меня, или был моим героем. Мне просто хотелось, чтобы он посадил меня к себе на плечи, когда мы ходили в зоопарк.

Теперь он разговаривает со мной, рассказывая о своей жизни в Калифорнии, говоря о моих сестрах, пытаясь в кои-то веки заполнить пустоту, оставленную им в моей жизни. Он заполняет ее совершенно не тем, чем надо, но каким-то странным образом я способен оценить его попытку. В сущности, я и не слушаю; вместо этого я пытаюсь представить себе, каково это было: полюбить мою мать, жениться на ней и однажды узнать о проклятии, об этой угрозе. Он не хотел верить, что это правда, и кто может его обвинять? Я не хочу верить, что это правда и сам являюсь доказательством этого.

Наверное, мне нужно задать себе такой вопрос: каковы мои ожидания относительно того, сколько мой отец действительно может вынести? Какая ответственность возлагается на человека, когда в игру вступают такие вещи, как проклятия и заклятия? Могу ли я винить его за то, что он не хотел иметь с этим ничего общего?

Впрочем, если вдуматься, я могу его винить. Тогда вопрос формулируется так: следует ли мне его винить?

– Конечно же, – говорит сейчас отец, – я не рассказал им о подлинной причине, по которой я здесь нахожусь. Но я хочу быть здесь ради тебя. Столько, сколько потребуется, чтобы с этим разобраться.

– Что? – спрашиваю я.

– Я объяснил им, что возникла проблема с бизнесом. И я думаю – надеюсь, – что жена знает меня слишком хорошо, чтобы вообразить, что я завел интрижку. Таким образом, я собираюсь побыть в Нью-Йорке. Мне не обязательно жить в этой квартире – я, конечно же, уважаю твое право на личное пространство. Но я ведь наверняка могу чем-то помочь.

– Все в порядке, – говорю я. – Ты можешь ехать.

– Нет. Мы должны это победить.

Он говорит это с чувством, как будто у меня рак и он собирается держать меня за руку во время сеансов химиотерапии. «Мы должны это победить». Но не существует лечения, призванного с этим бороться. Нет необходимости в том, чтобы он держал меня за руку.

Он снова заговаривает о моих сестрах, которых я в жизни не видел, о сестрах, не подозревающих о моем существовании.

Приносят ужин. Пока мы едим, отец спрашивает, какие фильмы мне нравятся. Когда я называю ему несколько фильмов, о которых он даже не слышал, он говорит, что мы должны посмотреть их вместе. Я полагаю, что он говорит об этом гипотетически, но после ужина он подходит прямо к DVD-плееру и ставит один из дисков.

Отец сидит на стуле – возможно, когда-то это был его стул. Я сижу на диване. Я видел этот фильм сотню раз, но этим вечером все по-другому. Мы смеемся в одни и те же моменты. Я чувствую, что мы оба болеем за главного героя. Заметно, что фильм отцу нравится.