Кевин Милн - Шесть камешков на счастье
В статье писали, что, по показаниям очевидца, на парковке около магазина на маму кто-то напал. Нападавший потребовал у нее ключи от машины, а она закричала, что на заднем сиденье ребенок. Ключи мама, естественно, не отдала, и тогда он вытащил нож, воткнул ей в горло и убежал.
Пару дней спустя полиция выяснила, кому принадлежат отпечатки, оставленные на ноже. Убийцей оказался студент местного колледжа по имени Джейк Шпиц. В ту ночь он здорово накачался наркотиками, и у него начались галлюцинации: парню чудилось, будто его кто-то преследует. Позже в полиции нам сказали, что Шпиц пришел в ужас, когда узнал, что все это ему не привиделось.
Только это было неважно. Потому что мамы у нас не стало.
– …И мы хотели бы поблагодарить всех за то, что пришли сегодня. Сейчас пастор Стин произнесет молитву, после чего просим несущих гроб выйти вперед.
Я подняла взгляд, когда поняла, что служба подходит к концу. Грант все еще смотрел в пустоту. После окончания молитвы он и те, кто должен был нести маму, встали и подошли к гробу. Казалось, все движения Гранта были чисто машинальными. Я наблюдала, как он с несколькими мужчинами медленно понес гроб из часовни. Я знала, что нужно идти за ними, но не могла сдвинуться с места, а просто осталась сидеть там и плакала, спрашивая себя, почему так случилось – и помогла бы молитва?..
Пастор Стин прошел мимо меня и сказал, что я могу не торопиться. В течение нескольких минут часовня опустела. Такое же одиночество я испытывала в душе. Я снова посмотрела на кафедру и мысленно начала молиться, чтобы это одиночество не продолжалось вечно.
И тут услышала шорох шагов. Обернулась на звук и увидела, что по боковому проходу идет Нэйтан Стин в белой рубашке и синем галстуке. Он увидел, что я смотрю на него, но не остановился. Дойдя до первого ряда, он перешел на мою сторону и пошел прямо ко мне. Не говоря ни слова, Нэйтан сел справа от меня, как раз там, где еще недавно сидел Грант. Мы оказались почти плечом к плечу.
Я попыталась ему улыбнуться, но не смогла, отвернулась и продолжала лить слезы. Он дал мне выплакаться.
Нэйтан не сказал мне в тот день ни единого слова. Но ему и не нужно было. Он просто был рядом со мной, и я не чувствовала себя такой одинокой. И этого оказалось достаточно.
Глава 22
Люди – существа забавные. Наверное, привычки играют в нашей жизни определяющую роль. Когда после похорон я пришла в школу, то не была до конца уверена, как со мной будут обращаться мои одноклассники, но ожидала, что несколько иначе, чем раньше. Так оно и было… на какое-то время. Когда я вошла в класс, несколько девушек, раньше не подозревавших о моем существовании, вдруг подошли и поздоровались, даже поинтересовались, как мои дела. Я прямо-таки почувствовала себя «своей девчонкой». И это было приятно. Непривычно, однако приятно. Как будто они на день забыли, что терпеть не могут меня. Вероятнее всего, они были со мной подчеркнуто вежливы только из-за смерти мамы, а еще потому, что их так научили родители, но я не возражала.
Впрочем, уже к концу дня стало очевидно, что нянчиться со мной им быстро наскучило. А на следующий день? Всё. «Рада тебя видеть, Мэдди» или «Не хочешь к нам присоединиться?» – этого не звучало. Лишь на ходу брошенное мне вслед «Привет». Все, казалось, забыли, что, возможно, хотя бы ради приличия стоит попытаться быть со мной более обходительными, и как-то незаметно, сама по себе, я снова превратилась в ту долговязую ботаничку в очках с толстыми стеклами, которая во время ланча всегда сидела одна.
Грустно говорить, но даже Рэнди и Нэйтан в тот день, казалось, решили со мной не разговаривать. Потому что просто не знали, что говорить. Рэнди однажды все же попытался завязать разговор, но ничего толком не вышло.
– Привет, – окликнул он меня. – Что нового?
Что мне было ответить? «Привет, Рэнди. Ой, даже не знаю… Ах да, мою маму зверски убили. У тебя-то как дела?»
– Ничего, – сказала я, и на этом беседа закончилась.
А на третий день социальная жизнь класса и вовсе вернулась на круги своя. Крутые обедали за отдельным столом, те, кто попроще, – за другими столами, а я – в гордом одиночестве. Жизнь продолжалась. Во всяком случае, в школе.
Дома все было иначе.
Как только Грант слегка оправился от потрясения, он попытался сделать вид, что все по-прежнему. Думаю, действовал он по тому же принципу, что и ребята в школе. Да только по-прежнему все идти отказывалось, потому что Грант постоянно был на взводе. И стало очевидно, что если раньше его, такого общительного, врасплох не могло застать ничто, то теперь он пребывал в постоянном отчаянии. Во многом из-за денег, потому что похороны мамы и так влетели в копеечку, а тут еще пришлось нанять няньку для Элизы. Но деньги были не единственной причиной. Причиной было все, с чем он до этого не сталкивался или чем ему не приходилось заниматься в одиночку: сидеть по ночам с плачущей дочкой, ходить в магазин за продуктами, готовить и ухаживать за нами, если мы заболевали. А вишенкой на торте стало полное отсутствие времени на самого себя, ибо всегда находилось какое-то неотложное домашнее дело. К тому же нужно было оплачивать счета, которые, увы, никто не отменял.
– Когда же это все кончится?! – время от времени ворчал Грант. Однажды меня стошнило на полу в ванной. И тогда он воздел очи горé и объявил:
– Прикончите меня, пожалуйста.
Сказано это было таким тоном, что я испугалась, не хочет ли он и правда умереть, чтобы больше не нести бремя отца-одиночки. Но когда я спросила, серьезно ли он, Грант ответил:
– Нет, детка, это образное выражение. Просто пытаюсь привлечь внимание Бога, вот и все.
Как ни странно, от такого ответа мне стало легче. Значит, от Бога Грант еще не отказался. Когда я пришла в себя, то предложила снова начать ходить в церковь по воскресеньям. Так мы бы точно заявили Господу о себе.
– У тебя ведь есть там друзья, – напомнила я. – К тому же есть новость о старом пасторе Стивенсе. Он ушел в отставку, и они сделали пастора Стина главным. Уверена, он будет рад нас видеть.
– Да, конечно, – пробормотал Грант саркастически. – Наши пожертвования он примет с удовольствием.
Ну ладно, может быть, мой отчим еще не был готов снова ходить в церковь. Однако он все же нашел кое-что, что отвлекало от тягот жизни холостяка. Ну, знаете, этакую штуку для снятия напряжения.
– Жидкое золото, – так он говорил. – Лекарство для мужской души.
Сначала я не возражала против его нового увлечения, но заволновалась, когда после работы Грант стал выпивать бутылок по шесть.
Тем не менее, даже учитывая все это, можно сказать, что держался он молодцом. Возможно, он уставал и характер его испортился, но он продолжал жить, поставив себе целью удовлетворить все потребности нашей маленькой семьи. И справлялся, пока не начались рождественские каникулы.
Но с началом нового года Грант сломался. Оглядываясь назад и анализируя, я пришла к выводу, что он был подавлен и все еще не мог справиться с горем, пряча его глубоко в душе. Я не знаю, каким он был в школе со своими учениками, но дома ходил как в воду опущенный. Единственной, кто заставлял Гранта улыбаться, была Элиза. Иногда он подолгу не спускал ее с рук, целовал в лоб, играл с ней, смешил и тогда на некоторое время становился тем прежним добрым Грантом, но когда укладывал дочь обратно в кроватку, улыбка эта исчезала. Конечно, я у него подобной реакции не вызывала. И не удивительно. Я знала, он любил меня, хотя бы в память о маме, но смирилась с тем, что Элизу он любит больше.
Раздувать из этого трагедии я смысла не видела, все просто шло как шло. Все равно я не могла ничего изменить. Так же, как не могла вытащить Гранта из той пропасти, в которую он рисковал сорваться в любой момент. Он был точен как швейцарские часы: встать утром, отвезти Элизу к няне, уйти на работу, забрать Элизу от няни, поиграть с ней, уложить спать, выпить пива, посмотреть телевизор, лечь спать. И так каждый день, кроме воскресенья.
Как-то вечером, в конце января, когда Грант уже уложил Элизу спать и собирался включить телевизор, я подошла к нему:
– Ммм, Грант… похоже, у нас закончилась чистая одежда.
– У нас? – повторил он скептически. – Или у тебя?
– Полагаю, у меня.
Широко зевнув, Грант посмотрел на часы и пробормотал:
– Уже поздно, детка. Тем более сегодня четверг. Завтра можешь пойти и в сегодняшнем, а в субботу я покажу тебе, как надо стирать. В любом случае когда-нибудь пригодится.
На следующий день я пришла в школу в той же одежде, что и накануне, потому что больше в доме ничего чистого не было. Забавно – тебя могут не замечать неделями, но стоит надеть одну и ту же рубашку два раза подряд, как все резко обращают на это внимание.
– Ты что, в этом спишь, что ли, Мак Вонючка? – спросил у меня кто-то из одноклассников на перемене.
Ну замечательно, только нового прозвища мне не хватало. Весь день я была то Мак Вонючка, то Мак Грязнуля. Когда проходила мимо, мальчики делали вид, что принюхиваются, а девушки, которые раньше месяцами меня игнорировали, вдруг начинали осыпать «комплиментами» из серии, что мои волосы выглядят так, словно я их не мыла и не расчесывала неделю.
