Кристофер Гортнер - Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа

При упоминании Лодовико Моро – его родственника – Джованни неожиданно поднял взгляд. Но не успел он произнести хоть слово, как папочка стукнул кулаком по столу, отчего задребезжали приборы:

– Basta! Как ты смеешь читать мне лекции?! Господь свидетель, мне и без того со многим приходится мириться, так еще и собственный сын перечит мне. Ты слишком многое о себе возомнил, Чезаре Борджиа. Я советую тебе помнить, кто ты и кто я. Немедленно убирайся отсюда!

Хуан торжествовал, глядя, как Чезаре с отвращением оттолкнулся от стола и широкими шагами вышел из комнаты. Мне хотелось броситься за ним. Я даже отодвинула тарелку, собираясь просить у отца разрешения выйти, но тут увидела, что его трясет от ярости, и не осмелилась.

Мы закончили есть в тишине. Как только слуги убрали наши тарелки, Джованни и Хуан вышли вместе. Между ними завязалась какая-то необъяснимая дружба. И не успела Джулия подняться, чтобы проводить меня в мое палаццо, как я извинилась и бросилась в сад.

Чезаре расхаживал там среди факелов, издававших запах лимона, от них на его одежде мерцали сполохи огня. Кардинальскую шапочку он сжимал в кулаке и встряхивал густыми кудрями, ниспадавшими на его длинное бледное лицо.

– Он словно разум потерял, – сказал он, когда я подошла к нему, запыхавшись от бега по коридорам. – Королева Изабелла требует? Эта женщина слишком многого требует, но ничего не дает взамен. Она нам не друг. Она бы предпочла, чтобы Хуан жил где угодно, только не в ее владениях, и отец знает это. Она презирает его за то, что он открыто привечает своих бастардов – так она нас называет, хотя публично и остерегается это делать. – Он невесело рассмеялся. – Не то чтобы Хуана это волновало. Ты знаешь, что он просил отца о свите для Джема? Хочет забрать этого турка с собой в Кастилию. Представь себе лицо королевы, когда наш брат сойдет с корабля вместе с этим мусульманином.

– А евреи? Почему они тебя так волнуют?

Мне было любопытно услышать его ответ: его забота о них поразила меня. Он никогда не говорил мне о своем интересе к евреям, хотя я знала, что они живут среди нас, в основном в своих кварталах, и что личный доктор папочки – испанский converso[35]. Но с тех самых пор, как мы повзрослели настолько, чтобы нас можно было обучать христианской вере, нам говорили: остерегайтесь евреев, это некрещеный народ-еретик, они распяли нашего Спасителя и творят языческие ритуалы.

– Меня не волнуют евреи, – нетерпеливо ответил Чезаре. – Ты слышала, что я говорил за столом? Меня волнует наше попустительство Изабелле. Она их выслала и не может диктовать нам, как мы должны с ними поступать. Оглянуться не успеем, как она будет указывать нам, как управлять Римом. Заставит нас исполнять ее волю и попутно выжмет из нас все деньги, чтобы увеличить доходы своих священников.

– И что же с ними будет?

Меня против воли взволновал рассказ Чезаре о бедственном положении евреев. Мне не нравилась мысль о том, что этих людей изгонят из нашего города, но страшила исходящая от них опасность болезней.

– Если они хотят остаться, то им придется внести плату за убежище. Отец и пальцем не шевельнет, чтобы им помочь. Точнее сказать, он шевельнет пальцем, чтобы получить выкуп, который заплатят наши раввины для спасения их испанских соплеменников. Ты слышала, что он сказал: ему пришлось приостановить ремонт апартаментов, чтобы снарядить Хуана. Теперь стоимость этих евреев оценивается в золоте, и отец ни перед чем не остановится, чтобы выжать из них все до последнего дуката.

– Снаряжают обычно невест, – хихикнула я, и он зло посмотрел на меня.

Я взяла себя в руки, поняв, что Чезаре в дурном расположении духа. И у него есть на то причины.

– А этот заговор кардинала делла Ровере? – Я вспомнила реакцию Джованни. – Нам и вправду угрожает опасность с его стороны?

– Опасность угрожает нам постоянно. Ты уже должна это понимать – сама видела, как Хуан прикончил того пса делла Ровере. Но я полагаю, такие вещи легко забываются, когда живешь все дни в уединении прекрасного палаццо с Адрианой и этой… невестой Христовой.

– Ты так называешь Джулию? – Мне пришлось вонзить ногти в ладонь, чтобы снова не хихикнуть.

– Я называю ее и словами похуже, – мрачно сказал он. – Это одно из наименее оскорбительных прозвищ, которыми ее наградили римляне. – Он снова двинулся своим скорым шагом, и мне пришлось подхватить юбки, чтобы не отстать. – Невеста Христова. Святая Шлюха. Потаскуха Курии. Она, безусловно, заслужила такое презрение. Некоторые даже называют ее брата Алессандро Юбочный Кардинал, потому что кардинальскую шапку ему принесли ее услуги. Но отец тратит на нее время и деньги, как и на Хуана, и не желает замечать, что нас преследует стая волков, жаждущих нашей гибели.

Я схватила его за руку, заставляя остановиться:

– Чезаре, каких волков? Что ты такое говоришь?

Тень набежала на его лицо. Несколько мгновений он молча смотрел на меня, потом сказал:

– Все, что я говорил отцу, – правда. У меня и в самом деле есть шпион при миланском дворе. Он сообщает, что кардинал делла Ровере в заговоре с Лодовико Моро, они хотят призвать французов в Италию и низложить папу.

Меня охватила тревога.

– Но как они могут его низложить? Его избрали по Священному Писанию. Голосовал конклав. Это Божья воля.

– Делла Ровере так не считает. Он обвиняет отца в том, что тот подкупом захватил Святой престол. А еще он обвиняет отца в симонии, непотизме и – что я там забыл? Ах да, по милости ла Фарнезе – в безудержной похоти. Я предупреждал отца: нельзя доверять Сфорца. Они вероломны, как змеи на их щите. Наш друг кардинал Сфорца уже не показывается на глаза, прикинулся больным. А твой муж… Достаточно сказать, что если Лодовико Моро присоединится к плану мести делла Ровере, то нам этот бесхребетный трус в твоей постели будет вовсе ни к чему.

– Он не в моей постели, – ляпнула я, не успев подумать.

– Что ты сказала? – Чезаре замер.

– Он… он не в моей постели. – Мой голос задрожал от испуга перед его алчным взглядом. – Джулия сказала, папочка включил в наш брачный договор статью, согласно которой Джованни должен дождаться, когда папочка объявит меня готовой к браку. – (На лице брата появилось какое-то неопределенное чувство.) – Ты не знал? Ты, у кого шпионы в Милане и вообще повсюду?

В его улыбке блеснули зубы.

– Не знал. Я только слышал, что отец подумывал об этом, когда составлялся брачный договор. Но я считал, что Сфорца никогда на это не согласятся. – Его улыбка стала еще шире. – Что ж, похоже, отец не так забывчив, как я думал. По крайней мере, он предусмотрел для тебя отходный маневр, если выяснится, что мы сделали неправильный ход.

– Предусмотрел? – Я нахмурилась. – Мы с ним муж и жена. И что с этим может сделать папочка?

– По церковному праву брак можно аннулировать, если он не осуществился на деле. – Не успела я ответить, как Чезаре взял меня под руку и развернул к дворцу. – Но не беспокойся. Следуй нашему совету и…

– Прекрати! – Я вырвала руку. – Перестань обращаться со мной как с ребенком. Все только и стремятся защитить меня, но при этом я остаюсь женой только на бумаге.

– Я считал, что Джованни для тебя ничего не значит. – Голос его посуровел.

– И не значит. Но нельзя требовать, чтобы это положение тянулось вечно.

– Нет, не вечно, – пробормотал Чезаре. – Я тебе обещаю.

В тревоге я вернулась в свое палаццо. Замечание Чезаре, что статья в моем брачном договоре может означать нечто большее, чем изъятие меня из супружеской постели до достижения зрелости, расстроило меня почти так же, как ужасная вероятность того, что французский король, подстрекаемый Миланом, может вторгнуться в Италию. Италия не знала вторжений сотни лет. У нас, конечно, случались неприятности – постоянные столкновения из-за земель и титулов, вражда между семьями, вековое соперничество, – но после Ганнибала ни одна иностранная армия не смогла успешно преодолеть опасности Альп. Да и Ганнибал плохо кончил.

И все же эта мысль грызла меня, вызывала беспокойство. Когда я наконец уснула, мне приснилось, что я бегу по бесконечному коридору, а с моих рук капает кровь. Я проснулась с криком под грохот грома, предвещающего грозу. В животе у меня жгло, словно я наелась порченых мидий. Я пошарила на прикроватном столике в поисках кремня и свечи, сбросила на пол и то и другое. Пантализея, словно пьяная, поднялась с кровати, зажгла свечу. Наклонилась ко мне, держа в руке мерцающий огонек, прошептала:

– Моя госпожа, вам дурно?

– Да. Здесь слишком жарко, и у меня болит живот. – Я сбросила с себя простыню и поднялась с кровати. – Мне трудно дышать. Пожалуй, выйду на свежий воздух.

– В такой час? Но сейчас же самая…

Я отмахнулась от нее:

– Сейчас слишком поздно, и никто меня не увидит. Я останусь на лоджии.

Закутавшись в бархатный халат и засунув ноги в туфельки без каблуков, я поспешила из спальни, и в этот момент почувствовала еще один сильный желудочный спазм. Жемчужное сияние окутывало коридоры и cortile внизу. Щупальца тумана висели в густом воздухе. Дневная жара уступила место влажности; даже отсюда я чувствовала едкий запах Тибра. Меня пробило по́том, и я принялась глубоко дышать, чтобы облегчить боли в животе. В этот момент раздался удар грома. Я перевела взгляд на нижнюю аркаду, предполагая увидеть первые капли дождя. Ждала, прислушиваясь к сухим пока столкновениям туч наверху, и тут поймала себя на том, что опять размышляю над словами Чезаре.