Элизабет Чедвик - Зимняя корона
Наконец больная сплюнула кровавую мокроту в тряпку и хрипло задышала. Алиенора обняла ее за плечи и поцеловала в лоб:
– Что с тобой сделалось!
– Алиенора, – просипела Петронилла. – А я ждала тебя. Последнее время я часто о тебе думаю. – Она снова закашлялась, но не очень сильно, и протянула дрожащую руку к кружке, стоявшей на краю скамьи. – Это пустырник. – Она пригубила зелье. – Мне сказали, он поставит меня на ноги, но я-то знаю, что все впустую. Они думают, я ничего не понимаю, но я сумасшедшая, а не дура.
Алиенора взглянула на тетушку:
– И давно она в таком состоянии?
Агнесса покачала головой:
– Кашель не проходит уже больше месяца, что бы мы ни делали. Ее держат в тепле и всячески заботятся о ней. Все ее подбадривают и молятся за нее. Может быть, весной она пойдет на поправку.
Все это лишь избитые фразы. Было очевидно, что сестра неизлечимо больна и лишь чудом сможет дотянуть до весны. В свои тридцать два года она выглядела дряхлой старухой. В голове Алиеноры промелькнули воспоминания: Петронилла в детстве, юная Петронилла, с блестящими каштановыми волосами и сверкающими глазами, танцует на балу… Она всегда была не от мира сего, но конец ее дней просто душераздирающий. Столь щедрые обещания никогда себя не оправдывают – так роза начинает расцветать, но вдруг увядает.
Петронилла наклонила голову, как будто прислушивалась.
– Папа вернулся из Компостелы? – спросила она. – Он ведь уже давно уехал.
Алиенора вновь взглянула на Агнессу.
– Нет, дорогая. Еще нет. – И никогда не вернется, потому что он умер в Компостеле двадцать лет назад и похоронен в усыпальнице Святого Иакова.
– Она живет в своем мире, – пояснила тетушка. – И только прошлым. Никогда не упоминает ни о своем замужестве, ни о детях.
– Может, это и к лучшему, – скупо заметила Алиенора.
Брак Петрониллы, кратковременный, страстный и бурный, настоящее бедствие, принес одни разочарования и закончился плачевно для обоих супругов и их отпрысков. Теперь бывший муж уже мертв, а дети находились на попечении чужих людей во Франции. Слава Богу, что ее больной мозг вычеркнул эти годы из памяти!
– Папа едет ко мне, – проговорила Петронилла. – Скоро я его увижу. – Она схватила сестру за руку. – Давай поднимемся на крепостную стену и посмотрим, как он подъезжает.
– Нет, останься здесь, у огня. – Алиенору душили слезы. – Успеется. Он не обрадуется, если мы замерзнем. Давай-ка выпей отвар. – Она села рядом с сестрой, крепко прижала ее к себе и накинула себе и сестре на плечи свой плащ.
Пламя прихватило сучок на полене, и в воздух поднялся фейерверк красных искр.
– Помнишь, как в Пуатье мы наблюдали за светлячками в саду? – прошептала Петронилла. – И загадывали желание, как только загорался огонек.
– Конечно. Это же была наша любимая забава.
Сколько надежд, сколько грез и упований. Глаза Алиеноры наполнились слезами, и пляшущие языки пламени слились в одно золотое пятно.
– И все они рассеялись как дым, – грустно произнесла Петронилла. – Все до одного.
Глава 8
Руан, Нормандия, февраль 1157 года
Алиенора вернулась в свою комнату из уборной. Ее тошнило третий раз за утро. Желудок крутило так, словно она была в море, а не пережидала на берегу, когда закончится шторм и можно будет сесть на корабль.
Генрих изучал ее плотоядным взглядом:
– Ты нездорова или есть другая причина?
Алиенора, чтобы победить тошноту, прополоскала рот имбирным отваром, приготовленным Марчизой.
– Надеюсь, я снова беременна. – Она с трепетом, надеждой и страхом произнесла слова, не решаясь даже улыбнуться, ибо дело серьезное и нельзя, чтобы Господь заподозрил ее в легкомысленности.
– Прекрасная новость! – Генрих привлек ее к себе. – Тебе следует побольше отдыхать и беречь себя, – заботливо произнес он, кончиком пальца поглаживая ее лоб. – Предоставь все хлопоты придворным. – Он бросил взгляд на ее дам, которые укладывали вещи в дорожные сундуки для поездки в Англию.
– Об этом не беспокойся. – Алиенора подавила раздражение.
Будь его воля, он бы запер супругу в четырех стенах и ее единственными занятиями станут вышивание, забота о детях и время от времени написание ничего не значащих писем Отцам Церкви, просто чтобы поддерживать дипломатические отношения.
Малыш Генрих вперевалочку приковылял к отцу и обхватил его ноги. Генрих взял сына на руки, по пути перекувырнув в воздухе, что вызвало восторженный визг.
– Какой же ты молодец, смелый маленький рыцарь! – похвалил отец. – Будь умницей. Я поеду в Нормандию встречаться с дядей французским королем, а ты останешься с мамой.
Он бросил на Алиенору такой жесткий взгляд, что от чувства вины и беспокойства у нее сжалось сердце, ибо это означало, что муж не простил ей смерть Вилла. Они договорились никогда не упоминать об этом, но к чему слова, если взгляды так красноречивы?
– Папа! – Внебрачный сын Генриха Джеффри вприпрыжку примчался в комнату, держа в одной руке игрушечный меч, а в другой маленький щит, где на красном фоне были изображены два золотых льва.
Генрих весело засмеялся и взъерошил рыжие волосы сына. Алиенора изо всех сил старалась сохранять невозмутимый вид. Каждый раз, когда ее взгляд падал на этого ребенка, ей виделся Вилл, и она знала, что муж чувствует то же самое. Присутствие Джеффри мучило ее, растравляя незаживающую рану, но Генриху приносило радость и утешение, как будто мальчик и правда был воскресшим Виллом. И наверняка особую близость к побочному сыну он испытывал в память о его покойной матери, но об этом Алиенора думать совсем не хотела.
– А вот и еще один храбрый маленький рыцарь, готовый с мечом в руках защищать семью! – провозгласил Генрих. – Приветствую вас, сэр Джеффри Королевский Сын, победитель драконов!
Алиенора стиснула зубы. Будь в ее силах, не видать мальчишке мирской карьеры, не быть рыцарем и бароном, потому что эта дорога ведет к власти, а кто знает, как далеко заведет его честолюбие. Решено было оставить его в Нормандии у императрицы, но это означало, что он все же сохранит доступ к отцу. Это всего на несколько недель, говорила себе Алиенора, и ничего не попишешь, но ее тем не менее одолевали дурные предчувствия.
* * *Алиенора положила руку на живот – ребенок внутри шевелился и пинался. Ей казалось, что ее предыдущие дети были беспокойными, но этот превзошел их всех. Он – а Алиенора для себя уже твердо решила, что это мальчик, – начал рано ворочаться и никогда не уставал. Мать радовалась, что малыш еще в утробе развел такую бурную деятельность, и не просила его угомониться. Ей нужен был сильный наследник, которому можно передать правление Аквитанией, и она непрестанно молилась святой Радегунде и святому Марциалу, чтобы будущий сын оправдал ее надежды.
Несмотря на беременность и предостережение Генриха, весь этот апрельский день Алиенора трудилась не покладая рук. Она вручила охранные грамоты и разрешения покинуть страну нескольким купцам и двум священникам-деканам, скрепив документы своей печатью; велела шерифу прекратить вырубку деревьев в лесах, принадлежащих Редингскому аббатству, и дала распоряжение гофмейстеру заказать побольше лампадного масла для ее комнаты. Работа рутинная, зато за ужином предстояла беседа с двумя посланниками из Наварры, и Алиенора с нетерпением ждала вечера.
– Думаю, я назову ребенка Ричардом, если родится мальчик, в чем я нисколько не сомневаюсь, – сказала она Изабелле, когда придворные дамы одевали ее к вечернему приему.
Изабелла вопросительно взглянула на госпожу:
– Почему Ричард?
Дамы надевали ей через голову узорчатое красно-золотое платье из парчи.
– Это имя означает «сильный правитель», – объяснила королева, – и когда он вырастет, то станет держать в узде моих баронов. – Она погладила выпуклый живот. – Таким именем еще не нарекали наших с Генрихом предков, если только очень давно. Этот малыш будет сам ковать себе славу.
– Не захочет ли король назвать его в честь своего отца Жоффруа или деда – Фулька Иерусалимского?
– На этот раз решать не Генриху, – отрывисто произнесла Алиенора. – Я сама выберу имя, потому что это дитя – мой наследник.
– А если все же родится девочка? – с робкой улыбкой поинтересовалась Изабелла.
– Тогда она будет Алиенорой и все равно станет моей наследницей. – Алиенора гордо вскинула подбородок, и глаза ее засияли решимостью. – Но я точно знаю: это мальчик.
* * *Генрих прибыл в Лондон неделей позже, примчался, загнав лошадь, прямо с пристани в Саутгемптоне.
– Выглядишь прекрасно, – сказал он, здороваясь с Алиенорой в большом зале Вестминстерского дворца. Он расцеловал жену в обе щеки, а затем в губы. Муж был более приветлив, чем в Нормандии, улыбался довольно и добродушно. – Просто цветешь.
