Сара Бауэр - Грехи дома Борджа
Письмо было от Франческо Гонзага, хотя написано не его рукой. Он благодарил Джулио за дружеское отношение и уверял, что любит зятя и скорбит о его участи не меньше. «Дон Альберто Пио уже передал тебе лично, полагаю, что я целиком на вашей с доном Ферранте стороне в том, что касается мести весьма почтенному кардиналу…» Я не посмела прочесть дальше. Что все это значило? На первый взгляд похоже на предательство, поскольку любая месть, задуманная против Ипполито, затронет и самого герцога, ведь они так близки. И все же, если Джулио и Ферранте с сообщниками решили отомстить, как можно проявлять подобную неосторожность, доверить планы письму? Наверное, все-таки это какая-то шутка или письмо старое, давно потеряло свое значение, засунутое между страницами книги и забытое. Я взглянула на книгу: новый сборник стихов Ариосто, из которого я кое-что зачитывала Джулио всего несколько дней назад. Я снова посмотрела на письмо, нет ли на нем даты; оказалось, что оно написано в дни Святой Недели. Сунув письмо в лиф, я крикнула мужчинам в саду, что мне нужно идти, так как герцогиня будет искать меня, чтобы я помогла ей переодеться к вечерней аудиенции.
– Кажется, одна дама из Ченто желает обратиться к ней с петицией, чтобы устроить соревнование дам в Барко на праздник Тела Христова, – добавила я, поражаясь собственному спокойствию.
– Надеюсь, герцогиня согласится! – крикнул Ферранте. – Это будет бальзам для больных глаз.
При этих словах Джулио двинул ему в ребра, и они принялись возиться, как мальчишки. Они даже не подозревали ни о моей находке, ни о том, как я намерена поступить.
Как я могла поступить в данной ситуации? И сколько пройдет времени, прежде чем Джулио обнаружит пропажу и подозрение падет на меня? Не отнести ли письмо прямо к донне Лукреции? Она сделает все, что в ее силах, чтобы помешать еще большему разногласию между братьями. Правда, возникала одна трудность. Во время Святой Недели, проведенной в монастыре, мадонна переболела трехдневной лихорадкой и пока от нее не оправилась. Я опасалась, как бы ей не стало хуже, если она увидит письмо. Однако, возвращаясь во дворец, я прошла мимо человека, несшего на шесте через плечо связку птиц, и это натолкнуло меня на мысль.Выслушав петицию от дамы из Ченто, а затем рассмотрев остальные дела – споры о собственности, просьбы об освобождении от брачных обязательств, о выплате пенсий и патронаже, – мадонна отправилась отдыхать, а я потихоньку ускользнула из замка.
Покровительство донны Лукреции позволило Гидеону устроиться в мастерской известного серебряных дел мастера, который открыл свое дело в галерее на краю площади, так что мне не пришлось далеко идти. Был чудесный ранний вечер, и люди по-прежнему легко расставались с деньгами после суровости Великого поста. Старый город бурлил от покупателей и носильщиков, торговцев рыбой с прилипшим к их одежде запахом реки, крестьян с землей под ногтями, катящих тележки, доверху груженные кабачками, от которых так и не отлетели желтые цветы. Оружейный мастер и точильщик ножей завели словесную дуэль по поводу качества их товара, и я чуть не оглохла, нырнув в короткий переулок за лавкой аптекаря, где аромат молотого мускатного ореха смешался с душком свинарника. В конце переулка, после загона для свиней, дровяного склада и стеллажа со сковородами для сушки оливковых косточек, располагалась лавка серебряных дел мастера. Там я надеялась найти Гидеона.
Я вошла, отодвинув в сторону толстый кожаный занавес, и услышала свист и постукивание крошечных молоточков. Никаких горящих ламп, тонкие полосы света пробивались сквозь щели в деревянных стенах и крыше, образуя яркую решетку, в ней кружились золотые и серебряные пылинки, подхваченные сквозняком. Когда мои глаза привыкли к темноте, эта световая решетка будто растворилась, и я увидела Гидеона. Склонившись над верстаком, он работал стамеской размером со щипчики, которыми я когда-то выщипывала мадонне брови. Гидеон рассматривал свою работу через увеличительные линзы, прикрепленные ко лбу с помощью хитроумного приспособления, а рядом стояла нетронутая тарелка с хлебом и кусочками копченого угря. Еда поблескивала, присыпанная сверху золотой пудрой. Я прокашлялась, внезапно застеснявшись, что отрываю его от работы. Он резко выпрямился, чуть не стукнувшись головой о потолочную балку. Линзы подскочили, затем одна из них соскользнула по глазу и наверняка упала бы, если бы Гидеон не подхватил ее. Развязав кожаный ремешок, крепивший все приспособление к голове, он положил его на скамью. Тыльная сторона его ладони тоже поблескивала золотом, а когда Гидеон улыбнулся мне, то на лице проступили золотые морщины, словно золото забило все поры кожи.
– А, – сказал он, будто меня ждал.
– Мне нужна ваша помощь, – произнесла я.
Гидеон прислонился спиной к верстаку и сложил руки на груди.
– Чем я могу вам помочь?
Он даже не пытался отвести взгляда, когда я полезла в лиф за письмом, которое за время прогулки опустилось довольно низко. Когда моя рука дотронулась до груди, мне вдруг показалось, что это его рука находится там, окрашивая мою кожу золотой пылью, и тихое пламя зажглось внизу живота.
– Что я могу сделать? – со смехом спросил Гидеон.
Я отвернулась, понимая, что зря сюда пришла, мне бы следовало сразу обратиться к донне Лукреции.
– Я нашла вот это, – промолвила я, вытянув письмо за уголок из выреза платья.
Передавая ему послание, я ощутила, что оно согрето моим теплом, а толстый пергамент согнулся, приняв форму тела. Поднеся письмо к лучу света, почти угасшего, Гидеон прочитал его и нахмурился, поджав губы.
– Где вы его нашли?
– Оно выпало из книги Джулио. Я не хотела… просто… – Но как я могла объяснить? Совсем неподходящее время, чтобы рассказывать ему мою историю.
– Лучше бы вам вернуть его на место.
– Но если Джулио задумал… – Я не могла заставить себя произнести это вслух. – И Ферранте. Их нужно остановить. Дон Франческо их использует – вероятно, из-за мадонны или по причине какого-то нового спора, возникшего у него с герцогом. А если заговорщиков поймают, неужели вы думаете, что он их защитит?
– Они его зятья. И как бы там ни было, какое это все имеет отношение ко мне?
– Я помню то, что вы сказали на корабле. Мол, шпионите для донны Изабеллы. Понимаю, это шутка, но если она прислушивается к вашему мнению, вы могли бы намекнуть ей на происходящее, тогда она обратилась бы к дону Франческо и…
– Скорее она отправилась бы прямо к герцогу или кардиналу. А еще ей понадобятся доказательства, она также захочет знать, каким образом ко мне попало письмо.
Об этом я не подумала. Видимо, я вообще ни о чем не подумала, увидев того человека с домашней птицей, напомнившего мне Гидеона с его праздничным гусем.
– Почему бы не пойти к донне Лукреции? Она явно к вам благоволит, а мне она кажется именно той женщиной, которая способна усмирить вражду.
– В последнее время она болеет. Я не хотела ее расстраивать.
– Тогда вы могли бы свалить вину на автора письма, этого самого… – Он заглянул в письмо. – Пио. Просто скажите, что он превратно все истолковал, но…
– Нет! – пронзительно воскликнула я.
Гидеон встревожился, но потом улыбнулся.
– Ага, все-таки у вас есть возлюбленный.
– У меня нет возлюбленного, однако… мне не хотелось бы беспричинно ставить под сомнение благонадежность дона Альберто.
Объяснение, конечно, глупое, но чем я могла оправдать свою заботу о добром имени дона Альберто? Гидеон ни в коем случае не должен был узнать, что я брошенная любовница впавшего в немилость Валентино, мать сына, которого ей не доверили растить. Мне вдруг захотелось, чтобы он расплавил меня в своей печи, словно плохо отлитую безделушку, и превратил во что-нибудь другое. Я боролась с собой, моргала, сглатывала, скрежетала зубами, но так и не сдержала всхлипываний.
Гидеон отошел от верстака и обнял меня.
– Простите, – промолвил он, – мне очень жаль, хотя и не знаю, в чем виноват.
Он такого же роста, как и Чезаре, подумала я, потому что мой висок достает до его ключицы точно так же, как когда-то было с Чезаре, только ткань, к которой прижималась моя щека, была не бархатом, а грубого домашнего плетения и закапана воском. От Гидеона пахло древесным дымом, шерстью и дешевым вином, а не опасно соблазнительным жасмином и страхом других людей. Хороший человек.
– Все в порядке, – сказала я, отстраняя лицо от складок его рубахи.
Я шмыгнула носом. Он вынул из рукава потертый платок и протянул мне. Я высморкалась, а Гидеон рассмеялся:
– Теперь у вас золотой нос
– Признайтесь, вам, наверное, одежду стирают бесплатно, лишь бы прачка могла намыть потом золото?
– Да они в очередь ко мне стоят за моими рубашками. Разве не ясно?
Я потрогала смятый рукав рубашки, которая когда-то, вероятно, была белая. Под тканью рука была теплой, с твердыми мышцами. Приподнявшись на цыпочки, я поцеловала его в губы. Гидеон изумленно отпрянул, заставив меня устыдиться.
