Разрушенные - Кристи Бромберг
Мои мысли разбегаются, когда его приглушенные рыдания заполняют тишину, а дрожь тела рикошетом отдается во мне. Что случилось, что превратило моего высокомерного негодника в этого обезумевшего от горя человека? Он продолжает держаться за меня, пока я его утешаю и слегка раскачиваюсь взад — вперед — все, что могу сделать, чтобы утихомирить очевидную бурю, бушующую внутри него.
— Я здесь. Я здесь. — Это единственное, что я могу ему сказать, когда он освобождается от всех своих бурных эмоций. Так что я держу его в объятиях в темноте, в том месте, где он осуществил свои мечты, надеясь, что, возможно, он пришел к соглашению — остановившись и встретившись лицом к лицу с демонами, чтобы убежать от которых, он обычно использует трек.
Время идет. Шум машин на шоссе за пустой автостоянкой стихает, луна медленно движется по небу. А Колтон по-прежнему держится за меня, все еще вбирая от меня все, что ему нужно, в то время как я упиваюсь тем фактом, что он до сих пор нуждается во мне, когда я думала об обратном. Мои мысли бегают туда-сюда, вспоминая о скамейке в душевой и о том, что он цеплялся за меня тогда, как и сейчас. О том, что могло, образно говоря, поставить моего мужчину на колени. Поэтому я просто обнимаю его, как тогда, мои пальцы играют с его волосами, успокаивая, пока его слезы медленно не стихают и напряжение в теле не спадает.
Не знаю, что сказать, что подумать, поэтому говорю первое, что приходит в голову.
— Ты в порядке? Хочешь поговорить об этом?
Он ослабляет хватку и прижимает ладони к моей спине, притягивая к себе еще сильнее, если это вообще возможно, прерывисто дыша. Он пугает меня, не в плохом смысле, но в том смысле, что должно было произойти что-то грандиозное, чтобы получить от него подобную реакцию.
Он отстраняется и закрывает глаза, прежде чем я успеваю в них заглянуть, трет лицо ладонями, а затем громко выдыхает. Опускает голову и трясет ею, и я ненавижу то, что не могу сейчас увидеть его лицо.
— Я сделал… — он снова выдыхает, и я кладу руку ему на колено. Он лишь кивает головой, будто разговаривает сам с собой, а потом его тело снова напрягается, прежде чем он начинает говорить. — Я сделал то, что ты сказала.
Что? Пытаюсь понять, что именно я сказал ему сделать.
— Я сделал то, что ты сказала, и теперь… Теперь у меня голова идет кругом. В ней проклятый бардак.
Сижу рядом с ним и жду, когда он посмотрит мне в глаза, в его голосе слышится грусть.
— Что ты сделал?
Он хватает меня за руку, переплетает наши пальцы и крепко их сжимает.
— Я нашел свою маму.
У меня перехватывает дыхание, потому что, когда я про это говорила, ни за что на свете не подумала бы, что он на самом деле это сделает. И теперь я не знаю, что сказать, потому что я катализатор всей этой боли.
— Колтон… — это все, что я могу сказать, все, что могу — это поднять наши руки и поцеловать тыльную сторону его ладоней.
— Келли позвонил мне, когда я был… Вот дерьмо! Я пропустил церемонию. Я тебя подвел. — И я слышу абсолютное неверие в его голосе, что он действительно забыл.
— Нет, нет, нет, — шепчу я ему, пытаясь сказать, что это не имеет значения. Важно то, что он смотрит в лицо своим страхам. — Все в порядке. — Я снова сжимаю наши руки.
— Мне так жаль, Рай… я просто… я даже не могу сейчас нормально мыслить. — Он отрывает от меня глаза и стыдливо их отводит, а другой рукой вытирает слезы со щек. — Знаешь… — он качает головой, глядя на темный трек перед нами, — …забавно, что это место, куда я прихожу, чтобы забыть все, сегодня пришло мне в голову первым, куда я отправился, чтобы примириться со всем этим.
Следую за его взглядом и смотрю на трассу, оценивая грандиозность всего — трассы и его действий. Мы сидим молча, и меня поражает важность его слов. Он пытается посмотреть правде в глаза, двигаться дальше, начать исцеляться. И я никогда так им не гордилась.
— Пару месяцев назад я спросил отца, знает ли он, что с ней случилось. Он связал меня с детективом — его зовут Келли — которого нанял, когда я был моложе, и который следил за ней в течение десяти лет, чтобы убедиться, что она не вернется за мной. — Его голос ровный, такой контраст с всхлипами отчаяния, которые были несколько мгновений назад, и все же я чувствую, что его эмоции находятся на грани, вибрируя прямо под поверхностью. — Он звонил мне сегодня. Он ее нашел. — Он смотрит на меня, и его несчастный взгляд — потерянного маленького мальчика, пытающегося найти свой путь — убивает меня, рушит власть над эмоциями, которые я пытаюсь удержать, чтобы я смогла быть сильной ради него.
Быть его опорой, пока он рассыпается на части.
Падает первая слеза, я протягиваю руку и кладу ладонь ему на щеку, простое прикосновение, которое так много говорит о том, что я думаю, что чувствую, что знаю о том, что ему от меня нужно. Наклоняюсь, его челюсть сжимается под моей ладонью, глаза встречаются с моими, и он нежно целует меня в губы.
— Я так горжусь тобой. — Шепчу ему эти слова. Не спрашиваю о том, что он обнаружил или кто она. Сосредотачиваюсь на нем, на настоящем, потому что знаю, его разум отчаянно пытается примириться с прошлым, в то же время пытаясь понять будущее. Поэтому я фокусируюсь на «здесь» и «сейчас», надеясь, что он поймет, что я буду рядом на каждом шаге его пути, если он мне позволит.
Мы сидим вот так, тишина подкрепляет утешение моих прикосновений и понимание, стоящее за моим поцелуем. И на этот раз тишина успокаивает, принимая его измученную душу.
Он сглатывает комок, стоящий в горле, и быстро моргает, будто тоже пытается все понять, и все же у него в руках гораздо больше кусочков головоломки, чем у меня, поэтому я сижу и терпеливо жду продолжения. Он прерывает наш зрительный контакт и откидывается на спинку стула.
— Моя мама мертва, — произносит он без всяких эмоций, и хотя они выплывают в ночь, я чувствую, как они его душат. Смотрю на него, разглядывая его профиль, освещенный луной на фоне ночного неба, и решаю ничего не говорить, позволить ему самому вести
