Кто хочет процветать (СИ) - Веснина Тиана

— Сережа, — прошептала она каким-то трогательно-беспомощным голосом, — Сережа, прошу, зайди ко мне, — вздохнула и добавила: — Попрощаться перед дорогой.

— Хорошо! Завтра вечером, — согласился он.

Вера положила трубку и задумалась, облокотившись на руку. Она сидела в кресле, утопая в волнах пеньюара, волосы, слегка приподнятые заколкой, под своею тяжестью спустились на затылок и рассыпались по плечам. Она сдернула заколку и почувствовала боль в глазах от колючих слезинок.

— Нет, Сергей, ты не уедешь! Ты нужен мне здесь. Ты единственный человек на свете, которому я полностью доверяю. Без такого человека нельзя. — Вера подобрала волосы и провела пальцами под глазами, стирая слезы. — Завтра вечером ты узнаешь, что никуда не едешь. А неустойку за невыполнение контракта с немцами я уплачу.

Она весело стукнула ладонями по подлокотникам кресла, легко поднялась, подошла к зеркалу и затянула на себе пеньюар.

— Ну есть еще немного лишнего… Но что делать? Диету не приемлю, значит, только фитнес-клуб два раза в день. До тех пор, пока не обрету былые девичьи формы, — кокетливо подмигнула она своему отражению.

Астрова была уверена, что сумеет найти слова, чтобы убедить Фролова остаться.

«Он уже попробовал, что такое успех, и удалиться от него в германские туманы будет не так-то легко», — придавая живость прядям волос, которые слишком старательно залакировали в салоне, размышляла она.

— Ведь просила же, — злая морщинка врезалась в лоб, — чуть-чуть. Так нет, им лишь бы дольше сохранялась форма! Ну вот так — ничего, даже хорошо, — несколько раз тряхнув головой, сказала Вера.

На ней было платье из ажурного полотна бледно-лимонного цвета с расклешенными книзу рукавами. Она застегнула фермуар на колье с подвеской из желтого бриллианта и посмотрела на часы.

— О! — невольно вырвалось у нее. — Я забыла назвать ему мой новый адрес! Значит, он согласился приехать, только чтобы отвязаться от меня, а сам и не думал встречаться…

Глаза наполнились слезами обиды, грозя скатиться по напудренным щекам. Но раздался звонок. Вера порывисто выхватила из сумки телефон.

— Ты!.. — выдохнула с нескрываемой радостью.

— Привет. Я приехал и узнал, что ты, оказывается, уже почти два месяца, как сменила квартиру. Потом я и сам вспомнил. Видел в метро у кого-то журнал, где на снимке ты была в какой-то большой комнате…

— Да, Сережа, я купила новую квартиру. Запоминай адрес…

Минут через сорок раздался звонок в дверь, Вера взглянула на экран монитора и увидела Фролова. Вначале у нее была задумка открыть дверь с сыном на руках, но потом она передумала, найдя такой ход слишком тривиальным. Это слабые женщины используют детей как средство принуждения к браку. Вера встретила Сергея, будто не было более полугода разлуки.

— Проходи! — дотронулась она до его руки.

Фролов вошел и внимательно посмотрел на нее.

— Даже похорошела, — удивленно произнес он.

Вера провела его в большую, обставленную светлой мебелью гостиную с высокими окнами, камином за стеклянным экраном, усадила в кресло и предложила выпить.

Подошла к стойке бара, продуманно красиво потянулась за бутылкой, чтобы платье приподнялось и бедро приоткрылось в самом соблазнительном ракурсе.

Наполнив два стакана, перемешала стеклянной ложкой джин с тоником и вернулась к Фролову.

— За нашу встречу! — приподнимая стакан, предложила она.

Сергей вопросительно взглянул на нее:

— Пьют за встречи радостные, а не вынужденные. Я пришел, потому что ты попросила.

Он отпил из стакана и опять вопросительно взглянул на Веру.

— Говори! Ты же меня за этим звала. Что тебе надо мне сказать такого, что ты еще не успела?

— Однако, — не удержалась она от упрека в голосе, — разве нам с тобой не о чем поговорить?

Сергей сцепил пальцы, но было заметно, как они подрагивали от внутреннего напряжения.

— По-моему, своим… — он запнулся, — своим пособничеством в убийстве Пшеничного ты сказала все.

— Что? — протянула с широко открытыми от возмущения глазами Вера.

— То, что ты страшный человек. Ты хладнокровно обрекла Пшеничного на смерть.

— Ах, вот ты о чем… — словно успокоившись, проговорила она и вынула из пачки темно-коричневую сигарету. Прикурила от зажигалки и села напротив Фролова. — Я не знаю, зачем, почему Олег приехал на выставку. У нас с ним был договор, что он на ней не появится.

Фролов тонко улыбнулся:

— Я бы поверил тебе, причем совершенно искренне, если бы ты столь скоропалительно не вышла замуж за Пшеничного и не вынудила его составить новое завещание в твою пользу и в пользу ребенка.

— Сережа… — громко и с негодованием начала Вера, — я его назвала Сережей, — чуть тише произнесла она и уже шепотом закончила: — Наш с тобой сын.

Фролов, откинувшись на спинку кресла, расхохотался:

— Сергей Олегович Пшеничный не может быть моим сыном.

Вера скривила свои блестящие от губной помады губы:

— Ах, вот ты о чем!

— И об этом тоже. И вообще, нам не о чем говорить. Ты только попусту потратишь свое драгоценное время. Тебе и издательством надо руководить, и в совете директоров заседать, и книги писать… Я пойду лучше. — Он допил джин и поднялся с кресла.

— Нет! — ухватила его за плечо Вера. — Ну с чего ты решил, вбил себе в голову, что я сознательно подставила Олега под удар?! — с негодованием воскликнула она.

Фролов грустно смотрел на нее, некогда такую любимую и такую чужую теперь…

— Я не знала, что он придет на выставку, — словно перемотав кассету, начала вновь Вера.

— Да все ты знала! — в отчаянии от ее лжи резко махнул рукой Сергей.

— Нет! — точно дразня его, категорически ответила она.

— Ах, нет? — с нарочитым смирением произнес Фролов, опустив глаза и сжав руки в замок, чтобы не залепить Вере пощечину. — Значит, если бы Пшеничного не убили, ты бы продолжала оставаться его женой и не сказала бы, что ребенок от меня.

Она сосредоточенно молчала несколько секунд, а потом ответила:

— Какое-то время — да! Но потом я бы развелась с Олегом. И он был бы вынужден платить алименты. А мы бы с тобой поженились.

— Вера! Вера! — Сергей встряхнул ее за плечи так, что локоны ее прически вздрогнули. — Вера, не лги! Не сочиняй на ходу! Он бы платил алименты, а все завещал бы ребенку от новой жены, и это устроило бы тебя? — Гримаса боли и негодования перекосила его лицо. — Нет! — ответил он сам. — Ты перехватила замысел Вежиной. Ты ее руками убила последнего Пшеничного. Хотя, если разобраться, виноват в этом я. — Фролов подошел к стойке бара и налил себе рюмку водки. — Я, будто первый на свете мужчина, не имеющий опыта поколений, доверил любимой женщине тайну, от которой зависела жизнь другого человека. Невероятная, доисторическая глупость, — развел он руками. — Как только ты узнала, кто и, главное, с какой целью устраняет Пшеничных, ты составила свой план, и Вежина стала такой же марионеткой в твоих руках, какой уже был я. Затем ты опутала Пшеничного. Он послушной рукой, водимой тобою, подписал брачное свидетельство и составил новое завещание. Одну марионетку убили, другую отправили в дом с решетками, третья, притянутая за последнюю уцелевшую нить былого чувства, — перед тобой, но я ее разрываю.

Вера встала с дивана, сделала шаг к Фролову и сказала, устремив на него немигающий взгляд:

— Постой, не разрывай! Подумай!..

— Тебе советую сделать то же самое! Подумать! Как будешь жить дальше?.. Ты же убила Олега!

Вера усмехнулась уголками губ:

— Я никого не убивала! Запомни! А насчет твоего совета подумать… — Она снисходительно смерила его взглядом. — Я очень хорошо подумала. И хочу поделиться своими мыслями с тобой.

— Она замолчала, вынула из пачки новую сигарету, закурила и села на высокий табурет перед стойкой.

— Я шла по жизненной колее, как рабочая лошадь: детский сад, школа, институт, офис… И так бы я дошла до своего логического конца. Но зачем-то судьба, вот зачем? — изогнувшись, она заглянула в глаза Фролова, облокотившегося на стойку бара, — приняв облик Станислава Михайловича Пшеничного, дала мне возможность оторвать взгляд от колеи и увидеть мир! Единственный и неповторимый. Прекрасный! Я увидела, что жизнь — это не череда дней, это череда созиданий. Откуда ты знаешь, что там, — подняла она руку, указывая вверх, — будут оценивать только за праведную, ничего никому не дающую жизнь. Ну просидела бы я затворницей да еще девственницей, злой, ненавистной, прикрывающейся маской смирения. Но я никому ничего не дала бы: ни тепла, ни работы, ни жизни. Я пишу книги — и одним дарю отдохновение, другим даю работу. Я родила ребенка! Я делаю, даю, творю… У жизни есть свои законы. Никто не в силах их поменять. Сильный творит жизнь, слабый прозябает. И не хочу я все время думать о смерти. Что потом — наказание или воздаяние. Мне дана жизнь, и я хочу жить, не прозябая и стеная, а дыша полной грудью. И я хочу, чтобы мой ребенок не тратил время на восхождение, а имел все для яркого старта.