Анна Берсенева - Ревнивая печаль
Остановились они только в конце Камергерского, почти на углу Большой Дмитровки. Здесь, к счастью, было безлюдно.
– Смотри, совсем никого, – сказал Митя. – Пошли во двор во-он в тот, а?
Он показал на арку старого двора за МХАТом.
– Может, на чердак поднимемся? – улыбнулась Лера.
Она улыбалась, а в глубине души еще жил этот страх – оказаться под нависающим потолком… Наверное, и Митя чувствовал его в ней. До их дома было минут десять ходу, но ведь он не сказал: «Пойдем домой», – хотя Лера заметила, что губы у него дрогнули.
– А что, сто лет я не лазил с девушкой по чердакам, – улыбнулся он.
– Митька! – притворно возмутилась Лера. – Что-то я не помню, чтобы ты лазил со мной по чердакам! Ты что, хочешь сказать, что делал это с какой-то другой девушкой?
Конечно, это была шутка, и никогда Лера не думала о женщинах, которые были у Мити до нее. Разве что о Зинке Юрченко с Цветного бульвара, да и то только потому, что очень уж она была рыжая и красивая.
Митя улыбнулся ее возмущенному тону – и тут же заметил, что у Леры лицо переменилось. Мысль о Тамаре пришла к ней невольно, но избавиться от нее было уже невозможно.
– Что с тобой? – тихо спросил Митя, заглядывая ей в глаза. – Ну-ка, пойдем правда во двор.
Лера послушно вошла вместе с ним в приземистую арку. В дальнем углу двора росли густые кусты, а за кустами стояли две скамейки, повернутые друг к другу так, чтобы можно было сидеть большой компанией. Под скамейками валялись пустые бутылки и остатки нехитрой закуски.
Они сели друг напротив друга.
– Ну, что с тобой, скажи мне! О чем ты подумала? – повторил Митя.
– А ты не догадываешься?
Лера не могла поднять на него глаза: ей не хотелось, чтобы Митя видел слезы.
– Догадываюсь, – ответил он, помолчав. – Я давно догадывался и хотел тебе объяснить. Но потом появился этот мальчик, и гордыня меня одолела, и я не мог. А должен был объяснить. Это так просто было – объяснить… Я ведь, пока смотрел на этот автобус, все время только и думал: теперь ничего не объясню уже, даже этого не сделал… Ты понимаешь?
– Да, – кивнула Лера. – Митя, я ведь тоже не объяснила. Сане не объяснила, а должна была – мальчику синеглазому… Он сам понял, почему я его полюбить не могу. Но он погиб, Митя, и на всю жизнь теперь на сердце камень.
Митя вздрогнул при этих словах.
– Я не знал, – произнес он, и в его голосе Лере послышалось отчаяние.
– Но ты же правда не знал, Митенька, зачем же ты мучаешь себя? – сказала она, прикасаясь к его руке.
– Зачем! – проговорил он с горечью. – Затем, что причины всегда найдутся. Не знал, ревновал, не мог… Все это гроша ломаного не стоит по сравнению…
По сравнению с жизнью и смертью. Митя не произнес этих слов, он просто не мог их произнести, как невозможно многие слова произносить всуе, – но Лера услышала их и так.
– Как же мы запутали себя, – тихо сказала она. – Как страшно мы сами запутали свою жизнь – зачем, Боже мой? Я смотрела на вас с Тамарой и думала: что же так тянет тебя к ней? Ведь я с ума сходила от этих мыслей, Митя, а спросить тебя, просто спросить тебя – не могла! Ведь они всю жизнь мою заполнили, я за ними света белого не видела! Митенька, ты ведь такой… Ты знаешь? Не могла я тебя спросить, как всякая жена бы спросила: что у тебя с этой женщиной? Язык не поворачивался.
Митя вдруг улыбнулся, и Лера посмотрела на него удивленно.
– Да-а… – сказал он. – До меня только теперь доходит… Да ты что, подружка? Думаешь, я из чего-то другого сделан? Да я же обыкновенный, все мужики ревнуют одинаково! Ты уходишь с моей премьеры с мужчиной, который с тебя глаз не сводит, возвращаешься домой ночью, вдребезину пьяная – он тебя, считай, на руках приносит, – ни слова мне не объясняешь, он к тебе приезжает чуть не каждый день прямо в театр… У ног твоих сидит в беседке. Что мне было думать? Но я-то хорош, идиот несчастный! – Он стукнул себя кулаком по колену. – Зло взяло, подумал: ну и я ничего объяснять ей не стану!
Леру так ошеломили Митины слова, что она едва перевела дыхание. Что угодно могла она предполагать в нем – но такую простую, такую обыкновенную ревность!..
– Митька, – сказала она, – я себя еще считала примитивным существом! А я-то ведь даже не думала про вас с ней ничего такого. Мне и музыки хватало – того, что с вами вдвоем происходит, когда вы репетируете. А ты, выходит, думал, что я просто переспала спьяну с мужиком, и ревновал, как сапожник?
– Да, – грустно сказал он. – Даже хуже, чем сапожник – все-таки ведь я не мог избить тебя колодкой.
– Уж лучше бы избил, – пробормотала Лера. – Все лучше, чем так… Не поверишь, ведь я в этот автобус шла и думала: если бы знать, что дети живы останутся, так лучше бы оттуда и не выйти.
Она тут же поняла, что сказала об этом напрасно, – по тому поняла, как застыло его лицо.
– Митя, Митя! – воскликнула она. – Я глупость сказала, забудь, Митенька, прошу тебя! Ничего я вообще не думала, только что чемодан тяжелый. Но знаешь, – вдруг вспомнила она, – мне ведь показалось, что ты на меня смотришь! Я даже оглянулась…
– Знаю, – улыбнулся Митя. – Когда ты зонтик положила и дальше пошла?
Лера посмотрела на него с испугом.
– Как – знаешь?.. Откуда?.. – пробормотала она.
– Да ведь тебя Си-эн-эн показывала в прямом эфире. – Митя засмеялся над ее растерянностью. – С таким комментарием, что французский президент лично должен бы из Парижа вылететь, не то что я из Эдинбурга.
– Ой! – воскликнула она. – Ты же в Эдинбурге был! Митя, я совсем ошалела, все из головы вылетело!
– С чего бы, в самом деле? – улыбнулся он.
– А я иду – и ты стоишь… И я, знаешь, совсем не удивилась! А что ты подумал, когда меня по телевизору увидел? – спросила Лера с любопытством. – Что ты тогда делал, когда увидел?
Митя улыбнулся, но улыбка получилась невеселая.
– «Онегина» дирижировал, – сказал он. – Был антракт после первого акта. Входит Коля Мингалев – само по себе странно, во время спектакля ко мне не надо входить, ты же знаешь, и он тоже. Но он входит и говорит: «Дмитрий Сергеич, извините, но это, может быть, срочно. Там по телевизору…» Молодец – другой бы поосторожничал с начальством. – Митя достал сигареты из кармана брюк, закурил. – Иван Яковлевич же всегда новости смотрит, он и позвал всех. Я не понял сначала, потом смотрю: ты идешь…
Лера видела, что ему и сейчас невыносимо об этом вспоминать. Но ей так хотелось слушать о том, что он делал, когда увидел ее… Ей все хотелось знать о том времени, когда он был без нее!
– Что же ты делал, Митя? – тихо спросила она.
– Смотрел. – Он замолчал, глядя, как синие клубы дыма цепляются за мокрые кусты у скамейки. – Смотрел на тебя – как ты шла. Как в море лодочка… Потом зонтик положила. Пока Коля за плечо не потряс: третий звонок.
