Лиза Клейпас - Сладкий папочка
Я его любила.
И теперь он во что бы то ни стало должен был открыть мне свои тайны, или не знаю, что бы я с ним сделала.
– Доброе утро, – приветствовал он, пытливо вглядываясь мне в лицо.
– Доброе. Как самочувствие?
– Неплохо. А ты как?
– Не знаю, – честно призналась я. – Нервничаю, наверное. Немного сержусь, немного сбита с толку.
С Черчиллем не нужно было деликатничать, приступая к какой-нибудь щекотливой теме. Можно было без стеснений выкладывать все сразу. Он неизменно воспринимал мои слова с полным спокойствием. Зная об этой его особенности, мне легче было пересечь комнату и, остановившись прямо перед ним, перейти прямо к делу.
– Вы были знакомы с моей матерью, – без обиняков начала я.
Пылающий в камине огонь хлопал, как знамя, которое полощется на ветру.
Черчилль ответил с поразительным самообладанием:
– Я любил твою мать. – Он дал мне минуту, чтобы я как следует осмыслила его слова, после чего решительным кивком указал на диван: – Либерти, помоги мне перебраться туда. Мне сиденье врезается в ноги.
Мы получили временную отсрочку, занявшись перемещением Черчилля с кресла-каталки на диван. Главным в этом деле была не физическая сила – важно было не потерять равновесие. Взяв оттоманку, я подставила ее под загипсованную ногу и подложила Черчиллю под бок пару подушечек. Когда он устроился поудобнее, я, обхватив себя руками, в ожидании села рядом.
Черчилль между тем извлек из кармана на рубашке тонкий бумажник и, поискав в нем, вытащил и передал мне крошечное черно-белое фото с потрепанными уголками. На фотокарточке была моя мама, очень молодая и красивая, как кинозвезда. А еще там ее рукой было написано: «Дорогому Ч. с любовью, Диана».
– Ее отец – твой дед – когда-то у меня работал, – сказал Черчилль, забирая фотографию и бережно, как священную реликвию, держа ее на ладони. – К тому времени, как я на корпоратйвном пикнике познакомился с Дианой, я уже овдовел. Гейдж только что вышел из пеленок. Ему требовалась мать, а мне жена. Однако с самого начала было ясно, что Диана мне не пара почти во всех отношениях: слишком молодая, слишком привлекательная, слишком темпераментная. Но для меня все это не имело значения. – Черчилль покачал головой, полностью погрузившись в воспоминания. А потом резко проговорил: – Господи, как же я ее любил!
Я смотрела на него во все глаза и не могла поверить, что Черчилль открывает мне окно в мамину жизнь, в ее прошлое, о котором она никогда не заговаривала.
– Я добивался ее и так и этак, бросил к ее ногам все, что имел, – продолжал Черчилль. – Все, что, по моему мнению, может ее прельстить. Сразу же заявил ей, что хочу на ней жениться. На нее давили со всех сторон, в первую очередь ее семья. Труитты принадлежали к среднему классу, и они знали, что, если Диана выйдет за меня, они ни в чем не будут знать отказа. – И не стыдясь добавил: – Я и Диане ясно дал это понять.
Я попыталась представить Черчилля молодым человеком, который добивается женщины, пуская в ход все имеющиеся в его распоряжении средства.
– Тот еще, наверное, был спектакль.
– Я подкупал и уговаривал ее полюбить меня. Я надел ей на палец помолвочное кольцо в знак помолвки. – У Черчилля вырвался робкий смешок, вызвавший в моем сердце прилив теплого чувства к нему. – Дай мне только время, и я найду путь к сердцу человека.
– Мама действительно вас любила, или все ограничивалось только физической близостью? – спросила я, не желая, чтобы мои слова прозвучали обидно. Я просто хотела все знать.
И Черчилль не был бы Черчиллем, если б неправильно меня понял.
– Бывали моменты, когда мне казалось, что любила. Но как бы то ни было, того, что она испытывала, оказалось недостаточно.
– Что случилось дальше? Дело в Гейдже? Ей не хотелось сразу становиться матерью?
– Нет, дело не в этом. К мальчику она относилась вроде бы даже с симпатией. К тому же я ей пообещал взять для ребенка нянек и другую прислугу, пообещал любую помощь.
– Тогда что? Не понимаю почему... О! Мама встретила моего отца.
Я внезапно почувствовала симпатию к Черчиллю и одновременно гордость за отца, которого не знала и который смог увести мою маму у богатого и влиятельного мужчины, превосходившего его по возрасту.
– Именно, – сказал Черчилль, словно прочитав мои мысли. – Твой отец был всем, чем не был я, – молодой, красивый и, как сказала бы моя дочь Хейвен, ущемленный в гражданских правах.
– Мексиканец.
Черчилль кивнул:
– Твоего деда это в восторг не привело. В те времена на браки латиноамериканцев и белых смотрели косо.
– Удачно вы выразились, – сухо сказала я, догадываясь, что на самом деле маму попросту отлучили от семьи. – Зная свою мать, думаю, сценарий Ромео и Джульетты сделал для нее этот брак еще более привлекательным.
– Да, она любила романтику, – согласился Черчилль, чрезвычайно бережно пряча фотографию в бумажник. – И страстно любила твоего отца. Твой дед предупредил ее: если она сбежит с ним, пусть домой не возвращается. Так что она знала: семья ее никогда не простит.
– За то, что она влюбилась в бедного парня? – спросила я, вознегодовав.
– Это было несправедливо, – признал Черчилль. – Но такие уж были тогда времена.
– Никакие тяжелые времена не могут служить оправданием.
– В ту ночь, когда Диана отважилась бежать с твоим отцом, она заехала ко мне проститься. Пришла ко мне, чтобы вернуть кольцо, а твой отец ждал ее в машине. Кольцо я не взял. Сказал, чтобы она продала его и на вырученные деньги купила себе свадебный подарок. Я умолял ее в случае нужды непременно обращаться ко мне.
Можно себе представить, чего стоили Черчиллю, человеку такой непомерной гордости, эти слова.
– А когда погиб отец, – сказала я, – вы уже были женаты на Аве.
– Верно.
Я помолчала, вызывая в памяти события прошлых лет. Бедная мама, в одиночку боровшаяся за существование. Ни тебе родных, к которым можно было обратиться, никого, кто мог бы помочь. Но те странные исчезновения, после которых у нас в холодильнике появлялись продукты, а кредиторы переставали названивать с утра до ночи...
– Стало быть, она ездила к вам, – сказала я. – Хотя вы были женаты. Она встречалась с вами, и вы давали ей денег. Вы долгие годы помогали ей.
Черчиллю не нужно было ничего говорить. Я прочитала правду в его глазах.
Я распрямила плечи и заставила себя задать ему самый главный вопрос:
– Каррингтон – ваша дочь?
На обветренном лице Черчилля проступила краска, и он бросил на меня оскорбленный сердитый взгляд:
– Думаешь, я отказался бы от ответственности за своего собственного ребенка? Допустил бы, чтобы она росла на этой проклятой стоянке жилых фургонов? Нет, она не мой ребенок. У нас с Дианой не было таких отношений.
