Кира Дэвис - Только одна ночь
– Я ни от чего не бегу, Кейси. Никогда не бежал.
– Роберт, ты убегаешь всю свою жизнь. И я тоже. Единственная разница в том, что я бежала от ошибок своей сестры, а ты – от ошибок родителей. Мы так усердно лезли из шкуры вон, чтобы не стать ими, что забыли, как быть самими собой.
– Нет, – по-детски надувается он. – Я уберег тебя от этого! Это Дейв пытался переделать тебя. Это он пытался превратить тебя в степфордскую женушку! Я освободил тебя!
– Нет, Роберт. Ты просто заставил меня бежать в противоположном направлении.
Он прижимает ладонь к животу, сгребает ткань рубашки в кулак, и на мгновение я вижу маленького мальчика, вынужденного стоять и смотреть, как его отца волокут в тюрьму за преступление, которого он не совершал. Мальчика, наблюдающего за тем, как его мать подсчитывает, сколько яблок они могут позволить себе положить в корзинку. Я вижу его смятение. Его растерянность.
Я снова делаю шаг вперед, тянусь к нему, но он опять пятится от меня… но недалеко. Когда я делаю еще шаг вперед, он остается на месте, позволяет мне погладить его по щеке, чистой после бритья. Он прикрывает глаза, и вот оно, то, что я считала невозможным…
Луна роняет слезу.
Я целую ее, потом еще одну. Он всхлипывает, когда я прижимаю его к себе, обнимаю, собираю губами соленые слезы, рекой покатившиеся по щекам. Мне хочется успокоить маленького мальчика у него внутри. Хочется обнять его, сказать, что все в порядке, что он может расслабиться. Он может остановить свой бег.
Он находит мои губы, жадно впивается в них; заключает меня в кольцо, прижимается еще крепче. Я чувствую, как отчаянно он нуждается во мне, и от этого у меня перехватывает дыхание.
– Давай прекратим убегать, – шепчу я, и через секунду мы стоим на коленях в объятиях друг друга. Он снимает с меня жакет. Его щеки, его губы все еще соленые от слез.
Он нежно опускает меня на пол, и, когда я шепчу его имя, у него из груди вырывается крик, а вместе с ним вздох облегчения, который он сдерживал все эти годы.
Наши рубашки летят в сторону; только кожа к коже. Я чувствую это, но не вижу. Мы смотрим друг другу в глаза, закрывая их только на время поцелуев, которым мы страстно предаемся.
Раньше никогда такого не было. Мы никогда не были такими… равными. Единственная сила, которую я ощущаю, – сила невысказанной любви. Она заполняет комнату, поднимается вверх по стенам, как его рука поднимается вверх по моему бедру. Все приобретает золотистый оттенок – мягкий, богатый, ностальгический и в то же время новый.
Юбка взлетает к талии; я чувствую, как распускается пучок, волосы падают мне на плечи. Я хватаюсь за его мускулистые руки, прижимаюсь грудью к его твердой груди. Он такой сильный, мой мужчина-ребенок. Он сложен, как атлет. Как бегун.
Мы падаем на жесткий пол, я отчаянно сражаюсь с его ремнем. Ничто не разделяет нас. Я хочу быть связанной с ним всеми возможными способами. Я хочу взять его внутрь себя, туда, где он может почувствовать себя в безопасности.
Он избавляется от брюк. Он готов для меня, нуждается во мне. Его восставшая плоть прижимается к моему бедру, его губы продолжают исследовать мои, словно он никогда прежде не целовал меня, словно, целуя меня, он исполняет свою мечту.
И когда он входит в меня, наступает мой черед кричать. Я и не подозревала, как сильно мне этого хотелось. Как отчаянно мне хотелось заняться любовью с этим мужчиной, Робертом, человеком, которого мистер Дейд никогда никому не показывает.
Его губы уже на моей шее; прикосновения горячие, биение наших сердец сливается в один чарующий ритм.
И вдруг он останавливается. Находясь внутри меня, он ласково кладет ладонь на мою щечку и заглядывает в глаза своими серыми изумленными глазищами, как будто не может поверить, что он здесь, со мной, занимается любовью без масок, без щитов.
Любовь льется из него рекой… это заставляет меня плакать, потом смеяться, когда он повторяет мои действия, собирая губами мои слезы.
Он снова начинает двигаться, вращает бедрами, касаясь каждой клеточки моей потаенной пещерки. Теперь мы ведем себя очень тихо. Если кто-нибудь встал бы прямо за дверью, он ничего бы не услышал. Это особый, личный момент, волшебный, прекрасный.
Я сжимаю бедра, чтобы еще сильнее стиснуть его, прочувствовать каждую неровность его копья, насладиться каждым движением. Он переворачивает нас на бок, и наши ноги переплетаются. Наши тела идеально подходят друг к другу, как два кусочка пазла. Он проникает в меня, скользит по мне, наши руки сплетаются. Я легонько вожу ногтями по его спине, он целует мою щеку, лоб, волосы.
Я утыкаюсь ему в шею, когда оргазм прокатывает по моему телу тяжелой волной. Да, я опять океан, но это не ураган. Эта волна привлекает и манит. Я выгибаю спину дугой и отдаюсь на ее волю.
В тот момент, когда он кончает внутри меня, шепча мое имя, покрывая меня поцелуями, наступает апогей нашей верности. Он падает на меня без сил, растратив всю страсть.
Я вдруг думаю – а вдруг это новое начало?
Эта мысль должна вызвать ужас, но этого не происходит. Сейчас ничто не способно испугать меня. Только не теперь, когда я обнимаю Роберта, чувствую исходящее от него тепло, его рваное дыхание на своей коже. Нет, здесь нечего бояться. Здесь, прямо сейчас, нам не от чего бежать.
Мы лежим так, кажется, целую вечность, но, скорее всего, проходит всего несколько минут. Только мы двое, сжимающие друг друга в объятиях в ласковой тишине.
Чары начинают рассеиваться, только когда я слышу, как возвращается Барбара, роняет что-то на стол, бесцеремонно двигает стул по полу. Золотое сияние гаснет. Спину начинает давить жесткий пол.
В Роберте тоже что-то меняется. Я чувствую, как он напрягается, при этом не шелохнув ни единым мускулом. Я чувствую, как он отдаляется от меня.
Я ничего не говорю, когда он встает. Молчу, пока он натягивает свою одежду и бросает мне мою.
Он не смотрит мне в глаза.
– Ты должна сказать мистеру Костину, что остаешься, – говорит он. – Он не будет спорить. Я присмотрю за этим.
Голос какой-то механический, но не это тревожит меня. Меня тревожат его слова… как будто весь наш предыдущий разговор, который привел к занятиям любовью на полу, как будто он просто стерся из его памяти. Или если быть более точным, он дает мне знать, что больше не желает слышать ничего подобного. Он говорит мне, что все эти моменты правды, эти проблески человечности навсегда останутся только этим: моментами и проблесками. Они не будут длиться вечно. Никогда не будут оказывать влияние на главное повествование.
Я надеваю блузку. Я так устала, и мне ужасно грустно.
