Если бы я знал - Рейн Уайт
Никита. ― Что взвалила?
Хотя он уже почти догадался, нужно было только
подтверждение. Марина подняла голову, посмотрела на него
огромными покрасневшими глазами, хлюпнула опухшим носом
и попыталась признаться:
― Ваш с Егором отец так часто в разъездах, а я не
оправдываю ожиданий, у меня не получается быть хозяйкой…
не получается…
― «Ты только смотри, присматривай за ними, пока меня
нет?» ― обречённо процитировал Никита. И Марина судорожно
кивнула.
Как? Как Никита мог не подумать, что кошмар его детства
так дико влияет и на взрослых? Только вот ему уже лет в восемь
объяснили, что на это не стоит обращать столько внимания, это
лишь слова, а вот чужой человек, внезапно оказавшийся в семье, кажется даже в сознательном возрасте купился.
«Ты только смотри, присматривай за … пока меня нет».
Фраза-боль. Если задуматься, именно в ней коренилась
навязчивая заботливость самого Никиты. Имена могли
меняться, события могли складываться по-разному, но
наставление оставалось неизменным. Каждый раз, уезжая на
день, два или на несколько месяцев, отец повторял его. Очень-очень тихо, так, чтобы только ты слышал и только ты считал
себя самым сильным, смелым, главным и ответственным. А
потом, если перезванивал (или как в детстве Никиты ― сразу по
приезде), обязательно интересовался: «Ну как? Всё хорошо, приглядываешь, не позволяешь делать глупостей?»
Никита лет в семь всеми силами пытался доказать, что
«глупостей» он делать не позволяет. Следил за мелким, которому тогда было пять, и строил из себя сурового взрослого.
А мелкий в ответ следил за ним, потому что получил точно
такое же наставление. Но у них тогда была мама, которая в
какой-то момент удачно прояснила: папа всего лишь хочет, чтобы они заботились друг о друге, а не заставляет
выслуживаться. И Ники забил. Привычно отвечал отцу, что всё
отлично, даже если на самом деле они с Адрианом дрались до
боевых ранений. Спустя же столько лет, он уже и не думал о
вопросе. Просто отмахивался, что «всё в порядке» и переходил к
насущным темам. И никогда бы не подумал, что Марине, влившейся в семью, отец каждый раз говорит то же самое…
― Блять, ― пробормотал Никита, когда Маринка не
просто кивнула, но и подтвердила догадки сбивчивым
монологом. Кажется, матов от Джоя он точно понабрался. ― То
есть это вот так ты пыталась «присматривать»?
― Мы созваниваемся каждый день, а он снова и снова
повторяет: ну как ты там, мать? Как с сыновьями справляешься?
Никитка хороший мальчик? ― выпалила она, сжимая руками
голову. ― А когда я начинаю рассказывать, так качает
головой… точно я не справляюсь. Мне такое доверие, а я не
справляюсь. Пытаюсь сделать одно ― твой отец недоволен, второе ― снова. Я никчемная. Как я своего ребёнка воспитаю, если не могу быть нормальной женой… и матерью тебе?
Наверное, следовало бы разозлиться и высказать Марине
всё по поводу её методов воспитания, но нет ― Никите было
жаль. Серьёзно. Вот он весь такой едва вышедший из
подросткового максимализма (а возможно, и не вышедший) сидел и безгранично сочувствовал совершенно потерявшейся
девице на десять лет его старше. Той, кого за последние полгода
начал считать «рыжей стервой», которой всё не так. Много
гуляет ― плохо, мало ― плохо, слишком усердный ― плохо, наоборот ― тоже. И с одной стороны, понять это было нельзя.
Зачем вести себя, как сучка, если можно решить всё мирным
путём? А с другой…
― Ты нормальная жена, ― вздохнул Никита, сдаваясь и
пересаживаясь к ней на кровать. ― Просто вторая мать мне не
нужна. Зачем? Я взрослый, Марин.
― Я всё равно не справляюсь…
― Потому что принимаешь близко к сердцу. ― Он обнял
её за плечи, притягивая к себе. Вот какого фига воспитали таким
отходчивым, а? ― Зачем ты вообще лезешь вон из кожи?
Марина долго не отвечала. Попробовала отстраниться, что-то пробормотала, но Никита держал крепко. Нет уж, раз
обнял, пусть говорит так.
― Ты хоть сама понимаешь, что достала меня
придирками? ― продолжил он. ― Противоречила сама себе.
Если так продолжится, я реально сбегу из дома.
― И тогда меня тоже вышвырнут на улицу...
― Ага, сотню раз вышвырнут, ― усмехнулся он.
― Никит, твой отец… ты
