Музыка льда. Осколки - Анна Беляева
— Да уж, подходит, — буркнула Мила, — на десяток лет младше да еще и подчиненный.
Григорьев от души расхохотался над этим ханжеским высказыванием от девочки, которая только что ему признавалась в любви к тренеру, да еще и одного с ней пола:
— Леонова, тебе ли печалиться, что Викторию Робертовну не очень смущают цифры в графе рождения?!
И, посерьезнев, заметил:
— Ланди и правда ей подходит, но я тебе так скажу, Милочка-Милаха, ради него она б не сбежала ни то что с награждения, где ее спортсменки завоевали большую часть пьедестала, а по сути весь, а даже с рутинной планерки о необходимости покрасить бортик катка в “Сапфировом”, а ей нет тошнее дела, чем обсуждать такие вопросы. Так что не гневи ты бога, девочка. Куда уж больше-то любви?! И хватит надираться вином, которое даже не для тебя куплено! — неожиданно включил строгого педагога Григорьев.
— Хорошее вино, — заметила Мила, которая и впрямь успевала пить вдвое быстрее собственного учителя.
— Хорошее, — согласился Михаил Александрович, — но нет хуже дела, чем кататься на похмельную голову. Я пробовал. Да и время уже позднее. Разбегаемся.
В дверях Милка крепко обнимает Михаила Александровича и тихо бормочет:
— Надо было влюбиться в вас.
— Не надо, Леонова! Я бы точно ради тебя с награждения не сбежал, — треплет девочку по худенькому плечу и уходит в свой номер с почти пустой бутылкой вина и телефоном Вики, который она умудрилась забыть на столе у Милы. Талант у женщины терять средство связи!
****
Илья просыпается от того, что на его груди мягкие губы оставляют влажные следы поцелуев, а нежное тело жмется к боку, скользя по всей длине неспешными плавными движениями начала дня.
Мужчина чуть поворачивается, обхватывает талию той, что будит его и укладывает на себя сверху, предлагая продолжать развлечение. Тихий женский смех заканчивается первым горячим поцелуем этого утра. Ее бедра прижимаются к низу его живота, пока мужские пальцы скользят от позвоночника по ребрам к соскам. Тихий стон превращается в еще один поцелуй. Тела находят друг друга и начинается синхронный танец, в котором поиск общего ритма ведет к высшей точке удовольствия.
Илья открывает глаза и восхищается тем, что видит над собой: настойчивым поиском наслаждения, который отражается на лице его женщины, в ее закушенной губе, в том, как в каскаде светлых волос теряются черты лица и лишь временами оно вскидывается вверх, устремляя за собой тело.
Мужские пальцы ныряют в нежные складки женского тела и болезненная радость близкого экстаза на тонком лице ясно говорит, что кружащие движения по нежной точке, скрытой от глаз, совсем скоро вознесут ее на пик блаженства.
Женское, взрывающееся от наслаждения тело, и мужское, замершее, пережидающее этот полет, ощущающее каждый спазм экстаза и ловящие вскрик-рыдание с ее губ губы. А дальше настойчивое продолжение пути в поисках собственного откровения в ее глубине. Потребность остаться с ней и в ней хотя бы малой частью.
И тихое кружение пальцев по ее позвонкам после того, как все взято и все отдано. Новый день начинал еще одну точку или тире в азбуке Морзе жизни.
Bead, quorum tecta sunt peccata!*
— Нет, ты мне все-таки скажи, почему мой телефон у тебя оказался?!
Они сидят на неудобных сидениях красноярского аэропорта в ожидании рейса, и Виктория уже в который раз начинает допрос Григорьева о том, как забытый ею в номере Леоновой телефон, попал ко второму тренеру.
Миша как-то неправильно уклоняется от точного ответа, то подшучивая, то игнорируя, то переводя на другую тему. Непорядок, скажем прямо.
— Домбровская, отстань ты ради бога! — взмолился Михаил, — Она такая же моя ученица как и твоя. Нужно было зайти, я и зашел. А тут смотрю — разбросанные вещи. Лучше б ты Федотов мозг вынесла на тему того, что написывать сообщения и заниматься рассылкой в ночи — дурной тон. Меня это “бзз-мяу” из мессенджера твоего телефона заколебало сегодня! Чего ему не спится ночами? Женатый же человек! Семейный! Откуда столько энергии, чтобы спам-рассылками заниматься.
Виктории не было смешно и шутки Григорьева ее не развлекали. Она отлично помнила, как в через год после одной олимпиады и за три до другой, когда, правды ради, и без того все шло наперекосяк, стала замечать, что Аля все чаще предпочитает разговаривать совсем не с ней, а зачем-то уединяться с Мишей. Тогда вопросов она не задавала. А потом случился последний старт, прерванный терактом, от которого ее по сути отстранило начальство, сообщив, что Извицкая едет со вторым тренером. А следом Аля ушла. Совсем. Словно забыла все годы, которые были пройдены вместе. Так что теперь Вике совершенно не весело слушать отговорки Григорьева и шуточки по поводу Федотова. Она всего лишь хочет знать, не ждать ли ей очередного исчезновения. Еще раз. Конечно, все по-другому, но терять еще одну ученицу, которой отдано так много, еще раз терять, было сейчас не по силам.
— Миш, я очень боюсь, что она опять сбежит. И боюсь, что ты ей это подскажешь… как Але, — заканчивает тихо женщина.
Григорьев практически присвистывает от такого внезапного откровения:
— То есть это ты все годы считала, что я Альку убедил уйти? Хорошо же ты обо мне думаешь! Ладно… Ладно
Михаил умолкает. Смотрит куда-то сквозь стену терминала. И потом медленно начинает:
— Почему ушла в конце концов Аля, я тебе не скажу. Не спрашивай, — резко мотнул головой, — тебя это не касается. Скажу, что не только твоя вина или вина ее семьи там есть. Хотя, справедливости ради, вы вместе наседали на нее нечеловечески и ей было очень трудно. Однако ж вы всегда наседали. Она привыкла. Но я тебе скажу, что для нее так лучше было. И правильнее. И это не про спорт. И если Мила уйдет, это тоже будет не про спорт. И для нее тоже будет так лучше. Послушай меня, Вика, я это по любви тебе говорю. Иногда лучше, когда у них есть сил уйти. Ты только не называй ее уход “побегом” и не делай из нее предательницу. Влюбленному человеку трудно рядом с тем, кого он любит, если любовь его неответна.
Григорьев всматривается в профиль Вики и кивает каким-то своим мыслям:
— Стало быть для тебя не сюрприз, что девочка переживает? Ну и тем более тогда.
Женщина ерзает в кресле и, морщась, как от боли, произносит:
— Ну, это же не всерьез. Она еще ребенок! Пройдет.
— Во-первых, она уже не ребенок, — довольно
