Обречён любить тебя - Яна Мелевич
— Нормально. Вроде, — пожал плечами Канарейкин, отгоняя очередной приступ самоедства.
С момента выписки сколько времени прошло, а у Антона хватило духу только на несколько звонков брату и матери. Сестра предпочитала нейтралитет. Вроде не ругалась, но и ничего не говорила из принципа. Ждала, пока самая паршивая овца в их семье дозреет до «взрослого и разумного человека», — так она заявила.
— А у вас с ним как? — Антон ощутил себя мальком, которого поймали на крючок по глупости и наивности.
— Хорошо, — голос дрогнул, когда Ярослав прищурился. Он прекратил размешивать сахар в чашке и развернулся всем корпусом.
— Настолько, что ты у моего драгоценного сыночка на постоянное место жительство прописался? Из серии: лучше в аду, чем дома? — едко поинтересовался Тасманов, чем окончательно вогнал собеседника в краску.
Антон совсем скис и отвернулся, разглядывая датчик для фиксирования температуры помещения. Крохотный огонек мигал на фоне нежно-голубых красок ровной стены, а чуть выше находился регулятор влажности. Интересная деталь. Настолько, что минут на пять позволила отстрочить приговор без суда и следствия в отношении Канарейкина.
— Да я просто отдельно решил пожить, — выдал он жалкое оправдание.
Раздался короткий смешок.
— В собственной квартире жилось как-то не отдельно?
— Мне там скучно.
— Ах, ну тогда да. С моим сыном и правда весело. Тем более, когда у него настроение болтается где-то в самых минусах по отношению к обществу. В такие дни Марк особенно дружелюбен. Почти как удав в зоопарке на сухом пайке, — расхохотался Ярослав.
Смех оттянул ненадолго неприятный момент, позволил Антону решиться на разговор, который так долго откладывался. Очередная пауза позволила занять выгодную позицию: Канарейкин сел, положил руки на столешницу и сцепил их в замок. Поза давала какую-никакую защиту от последствий беседы. Он бы руки скрестил на груди, но сдержался.
Ярослав застыл, и Антон, облизнув пересохшие губы, выпалил:
— Я хочу поговорить о Руслане Тамилове.
Имя вызвало неоднозначную реакцию: Тасманов-старший замер, так и не налив чай. Он поставил ладони рядом с пустыми чашками, будто забирался одну из них запустить в стену. Или в голову Антона, кто знал. Но от потемневшего взгляда Канарейкин поежился, пока в глубине сознания шла борьба вины с желанием узнать всю правду.
— Откуда ты узнал это имя? — сухо поинтересовался Ярослав.
Никогда в жизни «любимый дядюшка» не разговаривал подобным тоном с кем-то из детей лучшего друга. Вроде ничего ужасного, однако морозец в голосе взбудоражил рецепторы.
— Данная информация не относится к вопросу никоим образом, — покачал головой Канарейкин после нескольких судорожных вдохов. Равновесие было утеряно. — Просто расскажи мне. Зачем? — последнее слово сорвало голос, и тот пустил петуха.
Тасманов медленно отступил к окну. Лучи солнца заиграли золотистыми зайчиками в его волосах, когда он встал вплотную к силовой решетке. По краям рамы изредка пробегали искры, вновь напоминая: видимость свободы не означала ее наличие.
Несмотря на кажущуюся прозрачность стекла, прикоснуться к нему было нельзя. Любой физический контакт в лучшем случае закончился бы ожогом, а в худшем — разрядом тока. Если поднести ладонь, кожу слегка покалывало от напряжения. Оно дразнило нервные окончания и напоминало об опасности каждого безобидного с виду предмета в комнате.
— Я думал, Паша уничтожил его дело, — вздохнул наконец Ярослав и повернулся спиной к окну. Он осторожно прислонился к подоконнику, чтобы не коснуться силовых решеток. — Во всяком случае, мы настаивали.
— Мы?
Ярослав отвел взгляд, просто молчал несколько долгих минут, а потом решился:
— Я, Сергей и Стас Морозов.
Услышав имя главного прокурора, Антон сжал край стола с такой силой, что боль прострелила руку от перенапряжения. Пришлось отпустить, чтобы встряхнуть пострадавшую конечность. Каждый взмах сопровождался бесконечным повтором трех имен про себя: люди, не замеченные в дурных делах, пример для подражания всех сознательных граждан. Тот же Морозов осуждал преступников у власти.
И сам же пользовался своим положением без стеснения.
— Ты должен понимать, Антон: большой бизнес не терпит слабаков. Он не прощает ошибок. Никто не протянет руку, если ты оступился, — черты лица Ярослава заострились, голос похолодел. — Твой отец всегда искал баланс, который почти невозможен. Паша пришел в чужой мир с инновационными идеями. Буквально ворвался туда, используя свой пробивной характер и острый ум. Но этого оказалось недостаточно.
Канарейкин прикусил губу, сдирая до крови тонкую кожу, и резко отодвинулся. Он глубоко вдохнул запах лесной свежести, прикрыл глаза, чтобы забыться ненадолго. Мыслей тысячи, вопросов сотни. Когда он впервые открыл дело Тамилова, как-то совсем не ожидал, что окончательно утонет в болоте чужой лжи и интриг.
— Руслан был простым охранником, — хрипота выдала истинные чувства Антона. — Его дело хранилось в архивных документах программы по кадровому делу. Если бы Марк не начал проверку…
Он осекся, поймав недовольный прищур. На его памяти впервые Ярослав выглядел недовольным от поступка любимого сына. Даже негромко выругался насчет «маленьких любопытных хвостиков».
— Моему сыну жизненно необходимо контролировать кого-то или что-то, — цыкнул Ярослав.
— Я бы все равно спросил. Кролик первым сказал про… убийство, — Антон резко замолчал и сглотнул.
— Теперь мнение психопата, убившего человека, и по чьей вине ты несколько месяцев гнил в тюрьме — истина в последней инстанции? Какая религия помешала расспросить отца?
Неприятно, но Канарейкин заслужил подобное отношение. Ничего ведь не стоило прийти к Павлу лично и задать один чертов вопрос. Отец ответил бы, не испугайся Антон возможной реакции. Глупое оправдание, да и поведение тоже. Давно минуло восемнадцать, а ребячество из головы не ушло.
Ресницы дрогнули и опустились, скрыв выражение глаз. Антон окончательно скис, уставился на столешницу, пока Ярослав не фыркнул.
— Мальчик мой, иногда ты поразительно похож на Павла. Но периодически в тебя вселяется дух твоей матери из прошлого. Тот самый, делающий из нее конченую дуру.
— Мама не дура, — ощерился Антон.
— Конечно, нет, — иронично приподнял бровь Тасманов-старший. — А вот ты дурачок малолетний. Точнее, не так. Жирный птах, которого никак из гнезда ветром не выдует: и летать хочется, и страшно через барьер перемахнуть.
Они снова замолчали на непродолжительное время, пока писк многофункциональной машины не напомнил о себе. Первым подорвался с места Антон, протянул руку и ударил по панели, быстро переместив чашки под струю ароматного напитка. Жасмин защекотал нос, а
