Алексей Чурбанов - Грешники

— У меня в Боровичах хороший друг служит, мой учитель отец Иоанн Карпухин, — сказал он Шажкову. — Он опытней меня и может стать вашим духовником. Увидите его, передавайте привет от Владимира Епихова. Ещё есть там отец Пётр, но это в деревне рядом. Адрес я дам. Валентин Иванович, вообще, позвоните мне, когда обоснуетесь, хорошо? А сейчас благословляю вас на благое дело и желаю вам с Леной счастья. Жалко конечно, что наш приход теряет двух хороших прихожан. Ну да кто-то потерял, а кто-то приобрёл. Так что с Богом, я буду молиться за вас.

Валентин вошёл в зал центральных касс уже к вечеру и посмотрел расписание. Пассажирский поезд в Боровичи уходил из Питера на следующий день, но почему-то не днём, как обычно, а в ночь, и прибывал на станцию назначения ранним утром.

— Ещё лучше, — решил Валя, представив росистую свежесть провинциального утра.

У каждой кассы стояли по два-три человека. Шажков встал к ближайшему окошку и скоро оказался лицом к лицу с молоденькой кассиршей, почти девчонкой, которая, несмотря на конец рабочего дня, дружелюбно посмотрела на Валю и пропела: «Слушаю вас».

— На завтра до Боровичей один купейный, — произнёс заготовленную фразу Валентин и просунул паспорт в окошко.

— Обратный не будете покупать? — с пониманием, как показалось Шажкову, улыбнулась кассирша.

Валентин посмотрел на календарь с корабликом Адмиралтейства, висевший на стене, потом перевёл взгляд на девушку, отметил подкрашенные коричневым цветом короткие реснички, две бусинки, примостившиеся сбоку изящного носика, неглубокое декольте розового платьица и такого же цвета ноготки её пальцев, замерших над клавиатурой, готовых впечатать его имя в бланк железнодорожного билета со станцией назначения «Боровичи», вздохнул, улыбнулся ей в ответ и сказал: «Спасибо, мне только туда», и повторил, уточняя: «Мне, пожалуйста, купейный билет до станции Боровичи в один конец».

Эпилог

Вагон со скрежетом и толчками забирал влево, уходя с магистрального пути. За окном проплыл полустанок с жёлтым каменным зданьицем и палисадником. Миновали переезд без шлагбаума, от которого отходила и терялась в недалёкой берёзовой роще гравийная дорога. В разрывах между деревьями мелькала облезлая башня водокачки с пустым гнездом аиста на крыше. За ней расстилался пологий холм с десятком чёрных, будто погоревших или, наоборот, промокших, деревянных изб. Время от времени у подножья холма мелькала полоска воды. Она постепенно приближалась и, наконец, раскрылась длинным коричневым озером, обрамленным осокой и тростником. Поезд медленно набирал скорость, громко пересчитывая стыки, вздрагивая, раскачиваясь и скрипя.

Купейный вагон не был заполнен. К Валентину в купе так никто и не подсел, и он наслаждался уединением и видами из приоткрытого окна, от которого тянуло вечерней свежестью и запахами дачного детства — срубленного леса, смолёных шпал и молодого разнотравья.

Низкое солнце прыгало в кронах ёлок, бросая позолоту на распахивавшиеся пространства — лужки, болота, речные поймы, которые показывались лишь на несколько секунд и тут же стыдливо прикрывались кустарником и быстро исчезали за густым тёмным покровом хвойного леса, подступавшего прямо к вагону.

Валентин по-походному расстелил постель, лёг на спину и, заложив руки за голову, задумался под убаюкивающий стук колёс.

Он спрашивал себя, был ли он счастлив в последний год, и отвечал, как само собой разумевшееся: «Конечно». Это был самый счастливый год в его жизни. Всё, что вынималось из глубины памяти — запахи, взгляды, мелодии, видения, мысли, — всё вызывало ощущение счастья и кристаллизовалось в этом ощущении. Потом, перебирая эти кристаллики, можно идти по собственной жизни как по солнечной стороне улицы, наслаждаясь светом, теплом и уютом и забыв о невидимой, но близкой границе, отделяющей свет от тьмы.

Валя потерял чувство времени, погружаясь в глубины собственной памяти в поисках кристаллов счастья.

…Огромная мама, наклонившаяся над ним и поющая колыбельную, состоящую из двух убаюкивающих музыкальных фраз. Он не засыпает, а с восторгом ещё и ещё раз повторяет про себя мелодию. Мама улыбается и отходит, становясь всё больше и больше, и в конце концов расплывается в тумане. Он не спит, но и не плачет, слушая музыку внутри себя, и это первая в его жизни тайна.

…Воспитательница детского сада, требующая, чтобы он предстал перед ней сейчас же для получения нагоняя. Потом кусты, шофёр продуктового фургона, запах табака и шершавая сильная рука, вырвавшая его из убежища. Удивленный вопрос:

— Неужели так доконали?

— Нет, — ответил он.

— А что?

— Это я доконал.

Добродушный смех и поощрительный возглас: «Да ну? Ну ты мужчина!»

…Выход из церкви после причастия — ощущение радости, не сравнимой ни с чем. Страстное желание и при этом понимание невозможности сохранить это ощущение навсегда…

…Запах Лениных волос, смешанный с запахом травы и влажного песка на опушке соснового леса под Репино. Так может пахнуть только природа — божественная и непостижимая…

…Заход в аудиторию в первый день занятий и смелые, любопытные глаза студентов…

…Мягкие всплывающие скрипки после оглушительного диссонансного аккорда у Прокофьева…

…Пронзительное ощущение свободы и ожидания новой жизни…

Шажков проснулся от непривычной тишины.

— Отчего стоим? — послышался мужской голос из соседнего купе.

— Говорят, призывников везут. Их составы в первую очередь пропускают, — ответила невидимая женщина.

— Откуда ж везут-то? Из Боровичей, что ли? — насмешливо спросил мужской голос.

— Не знамо откуда, да только везут. Весенний призыв пошёл, — убеждённо ответила женщина.

Валентину стало невыносимо отсутствие движения. Он вышел в коридор, потянул ручку окна, и оно открылось, провалившись вниз и впустив в вагон влажные запахи тёплой июньской ночи.

— Комаров напустишь, — беззлобно проворчала проходившая мимо проводница в серой униформе.

Поезд тронулся, и Валентин, высунувшись из окна, провожал глазами медленно проплывавшие ветви исполинских деревьев, до которых можно было достать рукой. Лес постепенно отступал от железнодорожного полотна, открывая взору круглое как блюдце озеро, блестевшее в отсвете садившегося солнца, над которым звучали громкие трели и присвисты соловья.

Поезд дёрнул и с пронзительным скрипом стал заворачивать вправо. Валентин увидел весь состав во главе с локомотивом, выгнувшийся дугой и медленно въезжавший в таинственную лесную глушь. Перед глазами снова поплыли ветви деревьев, и сделалось темно.