Зеленое солнце - Марина Светлая
— Замерзла совсем. Нос ледяной.
Она мотнула головой, отчего получилось, что потерлась своим замершим носом о его теплую щеку и вздохнула. Вчера они снова повздорили. Нет, не ссорились. Они вообще ни разу не ссорились. И без того дни неумолимо убегали, а Стах, словно обложил Назара, оставляя им по несколько часов в сутки, чтобы побыть вместе. Ни к чему их было тратить на ссоры. Но чем ближе подходил день отъезда, тем чаще Милана просила Назара поехать с ней, хотя бы на несколько дней.
«С родителями познакомишься, с Олексой. Просто посмотришь, как я живу», — убеждала она его накануне, точно зная, что опять услышит. Это подтверждало выражение его глаз, снова становившееся хмурым и упрямым. И потому она еще за мгновение до его ответа все понимала. А потом он тяжело вздыхал и говорил:
«Милан, ну, мы только-только обустроили все. Понимаешь, там нашли несколько самородков зеленого… именно зеленого янтаря. Я тебе рассказывал, какой он редкий. Ну куда мне сейчас ехать, пока я точно не знаю, а? Мы ж туда даже копателей пока не подпускаем, я сам смотрю, Милан. Это бешеные деньги, я не могу на самотек пустить».
Речь получалась неизменно длинная, и она знала, что о камнях ее Назар может трепаться сколько угодно. Только вот сейчас о камнях не хотелось.
— Давай я тебе все-таки чаю принесу. Я туда и обратно, термос в машине, — продолжал он настаивать.
— Нет, — она снова мотнула головой и, обхватив его за талию, прижалась к нему, — не надо. Не уходи.
— Простудишься, Милан, — по голосу было слышно, что сдался. И точно так же не хочет уходить, как она не хочет отпускать.
— Простужусь! — упрямо буркнула она. — Заболею, попаду в больницу…
Ее перебил динамик, в котором хрипло и неразборчиво пробубнило.
— Ты ведь приедешь? — посмотрев на Назара, быстро заговорила Милана, подгоняемая прибывающим поездом. — Когда разберешь весь свой янтарь — приедешь?
— Я раньше приеду. Весь все равно не разобрать. Дело на рельсы поставлю, чтоб само катилось, и приеду сразу. Я дяде Стаху уже все сказал, он не против меня отпустить. Я ж для того и пашу сейчас, чтоб он потом обойтись смог.
— Хорошо, — прошептала она, — хорошо. Я понимаю.
— Миланка моя, — улыбнулся Назар, словно подбадривая ее, несмотря на то, как у самого под ребрами пекло и болело от того, что народ потихоньку начинал подтягивать свои сумки и чемоданы к перрону. Это из Кловска здесь мало кто выходил. А в Кловск отсюда — вон как. Назар выдохнул горечь и прошептал: — И денег заработаю. Нам жилье надо будет снять, а я у твоего отца не возьму. Ты же знаешь, да?
— Если ты тут до пенсии зарабатывать будешь, я сама у него возьму, понял? — фыркнула она, а потом усмехнулась: — Ну это если он еще захочет дать. Мне его явно окучивать придется, а ты пока маму воспитывай.
— Ну ее. Опять утром истерику закатила, — вздохнул Назар, но его голос запнулся и заглох от гудка, раздавшегося откуда-то издалека. Он поднял голову — пока еще крошечной точкой показался Миланкин поезд, снова опустил взгляд к ней, и на мгновение ему показалось, что в ее глазах блеснули слезы. — Ничем они нам не помешают, поняла? Ни мама, ни твои. Сами справимся. И дядя Стах на нашей стороне.
Она кивнула. Поддержка старшего Шамрая ее смущала, но вряд ли она смогла бы внятно объяснить причину. Это было скорее предчувствием, которому она еще не научилась доверять. Тем более она бы не смогла ничего объяснить Назару, не рассказывая подробностей ее взаимоотношений со Стахом. А этого Милана по-прежнему не хотела. Она уезжает, Назар тоже скоро отсюда уедет, и все позабудется.
Поезд, между тем, приближался с совершенно неумолимой скоростью, с каждой секундой предрешая будущее. Назар смотрел на нее — и все еще не верил. До сих пор не верил, что еще пару минут — и он останется здесь один. И один на долгие недели, пока сможет вырваться. А она — уедет. Две минуты — и уедет. И он перестанет чувствовать ее возле себя так, как чувствует сейчас. Некому станет носить цветы каждое утро. Незачем будет срываться посреди ночи, чтобы успеть еще хоть немного поглядеть на нее. Секунды истекают. На этом все.
Оторваться друг от друга оказалось куда больнее, чем Назар мог себе представить. Будто вместе с кожей, мясом и сухожилиями ее вырывают из его тела. Одно лето — а так все срослось. Он заносил ее вещи в подоспевший вагон, слабо соображая, что делает. Осматривал место, будто бы это что-то решало и что-то можно было изменить. Целовал на прощание — быстро, потому что долго времени не было. Две минуты стоянки. И видел по ней, что она чувствует то же. Чувствует только его и совсем не чувствует себя.
А между тем, она всего лишь ехала домой. Пора ей было домой. Она бы все равно уехала. И если бы не он, то радовалась бы. Почему-то этой разорванности чувств стало жалко. И Назар, быстро наклонившись последний раз к ней, успел прошептать:
— Улыбнись мне еще раз, а? Ты когда улыбаешься, то будто бы солнце выходит.
Она напрягла мышцы, отчего кончики губ чуть дернулись вверх, а потом и сама она дернулась к нему, еще раз касаясь его губ своими.
— Провожающие, покиньте вагон, — равнодушно раздалось за спиной Назара. Провожающих на весь вагон — он один, остальные высыпа́лись из плацкарта.
— Позвони, когда доедешь, — снова попросил он, уже отрываясь от нее.
Но она начала звонить гораздо раньше, как только появлялась связь. Назар долго был недоступен, торчал на своих приисках.
— Чертов старатель, — бурчала она и ждала следующей станции, чтобы набрать его снова.
Он отозвался около часа ночи, долго поговорить не удалось — поезд тронулся и связь снова пропала. Но после его быстрого «спокойной ночи!» она наконец-то угомонилась до утра, когда ей удалось снова его застать и сообщить, что она скоро будет дома, уже почти вокзал, а она страшно соскучилась. Все это она договаривала, пока катила чемодан по вагону, и выйдя к
