Анна Берсенева - Красавица некстати

– Я родилась в Молдавии, – сидя с ногами на кровати и глядя, как медленно, вслед за восходящей луной, вливается в окно серебряный свет, рассказывала она. – Кстати, у тебя не было молдавских предков? Киор – молдавская фамилия.

– Может, и были. Понятия не имею.

Павел никогда не интересовался своими предками. Мама была равнодушна к посторонним родственникам из-за присущей ей логичности мышления, а сам он с детства чувствовал себя каким-то отдельным ото всех. Одиночество было его врожденным качеством, это он знал.

– А у меня непонятно какое имя. Не знаю, откуда оно у нас взялось. Знаешь, в сельской жизни есть своя прелесть. Особенно в южной. Зной, истома, время течет неторопливо, жизнь разворачивается перед тобою медленно, как во сне. Но я была не похожа на всех, кто меня окружал. Я жила совсем не так, как они.

«Это уж точно!» – подумал Павел.

Он затруднился бы назвать хоть одного человека, на которого она была похожа. Да и речь ее, свободная и правильная, хотя и с какими-то необычными для русского языка оттенками, отличалась от того, как Павел представлял себе речь жителей молдавского села.

– Долго ты там жила? – спросил он.

– До шестнадцати лет. Потом уехала.

– Одна?

– Нет. С мужчиной. Я в него безумно влюбилась.

– И куда же ты уехала?

О том, что это был за мужчина, Павел знать не хотел.

– В Кишинев. У него там был бизнес или что-то вроде. Я не очень поняла. Я все время, пока была с ним, только любила его, потому что он был сумасбродный, сумасшедший. Может, он был бандит.

«Это скорее всего», – поморщившись, подумал Павел.

– Он меня тоже безумно любил, – не обращая внимания на его реакцию, продолжала Карина. – Однажды принес домой полную сумку золотых цепочек и всю меня ими опутал. И я всю ночь не могла пошевелить ни рукой, ни ногой из-за золотых цепей, а он меня любил неподвижную. Он был неутомим в любви. Как ты, – добавила она.

Эти слова не были лестью – Карина вообще не умела, да и не считала нужным говорить не то, что думала. Ей было все равно, что испытывает при ее словах тот, к кому они обращены. Павел испытывал только одно: желание. Бешеное, до темноты в глазах мужское желание.

– И что было потом? – спросил он.

– Его убили. Застрелили, когда он вышел из подъезда.

– И… что? Что стало с тобой?

– Я вернулась домой. Мне пришлось вернуться – я ждала ребенка.

– Как?! – Павел оторопел. – У тебя ребенок есть?

– Ну да. Сын.

– И где он?

– В деревне, – пожала плечами Карина. – У моих родителей. Я ведь не могла взять его с собой в Москву.

– Но зачем ты сама в Москву-то поехала? – воскликнул Павел.

С ума можно было сойти с этой женщиной!

– Я не могла больше оставаться дома, – спокойно, как само собой разумеющееся, объяснила Карина. – Мне стало тоскливо, бессмысленно. И я поняла: если не переменю свою жизнь, то покончу с собой. А этого мне еще не хотелось тогда. Я подумала, что в жизни может открыться что-нибудь такое, чего я пока не знаю. И поехала в Москву.

Что она делала в Москве, Павел узнал из нескольких Карининых случайных фраз. Да вообще-то об этом и самому нетрудно было догадаться: слонялась по вокзалам, попала на чердак к каким-то художникам, играла нимфу в спектакле эротического театра… В кошмарном сне не могло ему присниться, что он будет жить с такой женщиной! Да одно то, что она расплачивалась собою с каждым, кто открывал ей, как она это называла, какой-нибудь новый жизненный этап…

Но, умом понимая это, Павел боялся думать о том, что с ним будет, если Карина исчезнет из его жизни.

Она исчезла утром. Накануне ночью довела его до полного изнеможения долгой любовью, и Павел спал как убитый, даже без снов. А проснувшись, обнаружил, что Карины нет.

Он выскочил на улицу без рубашки, метался по переулкам вокруг Стромынки, звал ее, кричал, как в лесу… Карины не было.

Вернувшись домой, Павел сутки пролежал неподвижно, лицом к стене. Она опустошила его, опалила, сожгла. У него не было сил жить после того, что произошло с ним за этот месяц.

Ему потребовалась вся его воля, чтобы заставить себя хотя бы выйти на работу. Он бросился в работу, как в спасительный речной холод, и ему показалось, воздух зашипел вокруг него при этом, как если бы в воду бросили кусок раскаленного металла.

Глава 16

Павел с трудом наладил свою жизнь так, как будто в ней ничего не случилось. Но он знал: вся эта налаженность – только для окружающих, сам же он никогда уже не сможет жить как прежде. Столкновение с необычным, небывалым нанесло ему слишком сильный урон – такое прошлое невозможно было считать небывшим.

Но надо было жить, и он жил, и прожил без Карины почти два года.

Через два года она позвонила в его дверь. Это было вечером. Когда Павел открыл, ему показалось, что на лестничной площадке мгновенно перегорела лампочка. На самом же деле у него просто потемнело в глазах.

– Это я, – как ни в чем не бывало сказала Карина.

– Я… тебя узнал, – с трудом выговорил он. – Заходи.

– Нет, – покачала головой она. – В одну и ту же реку два раза не зайти.

– Не в реку. В квартиру.

– Все равно. Я не хочу быть с тобой опять. Ты для меня исчерпан. Но я родила после того, как была с тобой. И я хочу, чтобы ты забрал ребенка. Родители не захотели оставить у себя еще одного.

– К-какого ребенка?..

Павел оторопел от этих слов даже больше, чем от ее появления. Хотя больше, ему казалось, было уже некуда.

– Твоего. У меня твой ребенок. Конечно, ты можешь не верить, что он твой. Но я знаю точно. Я ни с кем не была тогда, кроме тебя. Те люди сверху не в счет. У меня после них были месячные.

Отвращение, гнев, отчаяние – это была лишь малая толика чувств, которые его охватили.

– Где он?.. – весь дрожа, выговорил Павел.

– Здесь. Ждет внизу.

– Как внизу?!

Оттолкнув Карину, Павел бросился по лестнице вниз.

На первом этаже, на нижней ступеньке, сидел мальчик. Павел бежал так быстро, что чуть не налетел на него. Мальчик поднял глаза и посмотрел на летящего сломя голову человека. Взгляд у него был печальный.

– Ты кто? – спросил он. – Мой папа?

На вид ребенку было не больше года. Но в его словах, а еще больше в интонациях, с которыми он говорил, не было ничего детского.

Он смотрел на Павла, не отводя взгляда. И, глядя в эти светящиеся совсем не Карининым, а каким-то тихим и нежным светом глаза, Павел почувствовал, что все у него внутри переворачивается, а сердце, сжавшись в комок, взлетает к горлу.

– Да, – сказал он. – Твой папа. А как ты догадался?

– Я почувствовал, – серьезно ответил мальчик.

– Тогда пойдем?

Павел наклонился к ребенку, осторожно прикоснулся к его плечу. Тот встал и протянул ему руку с такой доверчивостью, что Павел чуть не заплакал. Хотя не плакал никогда в жизни и даже, кажется, в детстве.