Ирина Степановская - На скамейке возле Нотр-Дам
– Если ты не хочешь, я готова ехать к твоим старикам.
Валерий помолчал немного, потом поцеловал ее и сказал:
– Сделаем, как ты хочешь.
* * *Я еще не рассказала, что роды у меня прошли хорошо. За неделю до них я все-таки ушла с работы, потому что боялась уже ездить в транспорте. Живот, сначала поднявшийся до грудины и подпиравший так, что невозможно было дышать, теперь опустился. И я стала бояться, как бы из него по дороге чего-нибудь не вывалилось. Это «чего-нибудь» вело себя внутри меня достаточно беспокойно – то упиралось мне в бок коленкой, то толкалось локтем. У меня уже прибыло молоко – всю последнюю неделю я сидела дома среди груды заранее приготовленных памперсов, разбирая детские распашонки, шапочки и ползунки. Весь этот процесс доставлял мне небывалое удовольствие. Тем более что для меня простой в работе грозил быть недолгим. Меня отпускали на месяц. Далее с ребенком обещала сидеть моя мама. Но теперь меня это совершенно не пугало. Я, наоборот, испытывало огромную радость оттого, что снова могу разговаривать с ней спокойно, по-деловому, не раздражаясь. Иногда мне даже хотелось, чтобы она приласкала меня. И она это делала. Меня покинуло чувство одиночества и неприкаянности. Даже моя маленькая комнатушка изменилась и повеселела. С мамой вместе мы повесили в ней новые занавески и лампы, заполнили милыми вещами. Пусть новый человек, который скоро появится на свет, сначала окажется в обстановке радости и любви, а потом уж пройдет весь положенный ему путь. И я была полна решимости помогать во всем этому милому маленькому человечку, появившемуся затем, чтобы вернуть меня к жизни… Я подумала так и вдруг остановилась. Вот в чем ошибка. Я повторила мысли собственной мамы. Этот человек появится вовсе не для меня. Он должен родиться сам по себе, своим рождением не решая чьи-то проблемы, разве только свои.
* * *Когда я вышла на работу, мы опять стали ежедневно видеться с Леной. Она сильно переживала произошедшее. Нет, не женитьбу Валерия на Маше, а смерть Сержа Валли. Я ничего не могла с ней поделать. Она будто затвердела в своем горе. Кроме работы никуда не хотела идти, разговаривала сквозь зубы. Но я понимала – это в ней не со зла, а от той беды, что на нее свалилась. Мы с ней теперь будто поменялись ролями – глядя на Лену, я узнавала себя. Мне было Лену жаль, но я понимала, что спасти ее может только время. Так и текли наши дни. Мои протекали в ожидании, Ленины же были заморожены и тверды, как пельмени в пачках из супермаркета.
– Тебе потом будет жаль всего этого даром пропущенного времени, – как-то сказала ей я.
– А не о чем жалеть! – И я поняла, что говорила она искренне. Потом как-то еще раз я попыталась вновь начать с ней разговор.
– Послушай, – сказала я, не в силах наблюдать за ее душевной, тягомотной спячкой. – Я, конечно, не могу вернуть к жизни Сержа и не предлагаю тебе влюбиться в кого-нибудь другого, потому что знаю сама, что пока это невозможно и не принесет желаемого результата. Но я знаю, как возвратить те чувства, которые ты переживала, когда встречалась с ним. – Ленка подняла на меня обычно теперь опущенные глаза, и я поняла, что попала в точку. Этот разговор был ей интересен. – Я советую тебе то, что испытала сама.
Она пока молчала и только смотрела на меня страдальчески. Я решила не отступать.
– Ты же училась в университете? Наверняка вы изучали Свана в курсе зарубежной литературы.
– Кого?
– Пруста. Марселя Пруста.
– Не помню.
– Ну, как же! Не может быть, чтобы ты совсем ничего не помнила. Литература – великая вещь. Она учит нас жизни. Дает опыт, который уже пережили другие. Когда я испытала то, о чем хочу тебе сейчас рассказать, я назвала это для себя эффектом Свана. Вспомни, как он возвращается в родной дом. Шорохи, запахи, выщербленная ступенька на лестнице – ощущения возвращают его в утраченное детство, в котором он был влюблен сразу в двух прелестных женщин. Чтобы вернуться в утраченное время, нужно оказаться в той же обстановке. Увидеть те же предметы, услышать те же звуки, ощутить знакомые запахи. И во все это нужно погрузиться снова с головой, прочувствовать ушедшее и понять, что впереди – новая жизнь.
– Что же мне для этого нужно сделать? – недоверчиво спросила Лена.
– Поехать в Париж. Не сейчас. Чуть попозже. Остановиться в той же гостинице. Походить по тем же улицам. Посидеть на скамейке возле Нотр-Дам. – Я подумала и добавила: – Туда приходит один забавный старичок около девяноста лет. Когда ты поедешь, я передам тебе для него русские газеты. Он любит их читать.
Лена покачала головой.
– Я не поеду.
Я посмотрела на нее и опять вспомнила себя.
– Пока, возможно, нет. Но вот увидишь – обязательно придет такое время, когда тебе захочется в Париж – до посинения, до судорог, до крика. Не забудь тогда, передай старику от меня привет и возьми с собой мое бирюзовое пальто. Оно тебе тоже поможет.
– Ты же его так любишь! – сказала Лена.
– Еще неизвестно, смогу ли я его носить после того, как закончу кормить. Думаю, что его обязательно нужно будет отдать тебе по наследству.
Лена долго смотрела на меня, а потом только и сказала:
– Спасибо, Таня. – И я не поняла, оценила она только мою готовность отдать ей пальто или благодарила за всю идею.
* * *Дальше дни покатились еще быстрее, словно круглые, румяные колобки.
Однажды мы с Леной снова попали в кафе. Меня отпустила проветриться мама.
– Так ты еще не дала имя девочке?
– Нет. Даже записать ее еще не записала. Все некогда. Как запишу, обязательно позову тебя на крестины. Будешь крестной?
– Понимаешь, я уезжаю, – сказала она.
– Куда?
– Ты будешь смеяться, в Париж. Захотелось туда просто до колик.
– Я же тебя предупреждала! – обрадовалась я. – Погоди, принесу тебе мое пальто. Оно у меня уже приготовлено! Очень помогает! – И я Ленке со значением подмигнула.
– Подожди, я не про пальто…
– А про что?
Она замялась.
– Я прочитала про Свана. Занудливая вещь, но что-то в ней есть. – Я молчала, ожидая продолжения. – Вот если бы у тебя родился мальчик…
Я догадалась:
– И ты бы хотела, чтобы я назвала мальчика Сержем?
– Ну что об этом говорить.
Нет, я не хотела, чтобы мой родившийся ребенок нес в своем имени такую огромную смысловую нагрузку.
– Но у меня ведь девочка?
– Катя – прекрасное русское имя! – тут же сказала она.
Я даже возмутилась:
– Ну вот еще! Нечего вешать на других людей свои комплексы. Самой надо от них избавляться!
Лена еще посидела немного.
– Значит, ты думаешь, что я не права?
Я хитренько ей подмигнула:
– Самые лучшие мысли в Париже приходят к человеку, когда он сидит на скамейке под липой, на задах собора Парижской Богоматери. Впрочем… – я подумала, – это ведь тоже мои мысли, мои ощущения. Попробуй все-таки найти в Париже что-то свое, место, куда можно возвратиться, как в родной дом.
