Отблеск миражей в твоих глазах - De Ojos Verdes
Да, принято, что мужчина берет ответственность за женщину во всех сферах, и я где-то понимаю проявление повадок породистого самца, но это… слишком.
— Не злись, — прошу мягко и примирительно. — Мой дедушка так заботится о нас, никто не хочет тебя задеть.
— Я в состоянии оплатить жилье, в помощи и заботе не нуждаюсь.
— Никто не сомневается, что в состоянии. Ты не нуждаешься. А они — оба наших дедушки — очень нуждаются. В нас. И хотят быть полезными. Может, все-таки перестанешь артачиться?
— Я не для того отделился… чтоб продолжать зависеть от кого-то. Никто из них оказывать влияния на нашу жизнь, в том числе — финансово, не может. Или ты считаешь, что мы будем жить на их попечении?
Боже, что такое началось?!
Я просто смотрю на этого упертого гордеца и хлопаю ресницами в диком потрясении.
— Барс, не преувеличивай. Они — наша семья, а не люди с улицы, у которых мы просим подаяния, наплевав на достоинтсво. В семье нормально помогать. Особенно тем, кто еще встает на ноги. Ты три года не признаешь авторитет своего деда и уже достаточно — слышишь, достаточно! — веско доказал всем и каждому, насколько самостоятелен и целеустремлен. Ослабь свои амбиции, не загоняйся так. Уйди с подработок, сосредоточься на работе, которой дорожишь. Мы с тобой не нуждаемся в деньгах…
— Вот как… Я тебя услышал, — скалится в мрачной ухмылке, перебивая.
Смаргиваю и, вперившись в тарелку, произношу спокойно, но твердо:
— Мне не нравится конфликтовать на почве финансов. Я единственная внучка своего деда, а на кого ему тратить свои деньги, если не на меня? Ты тоже наследник в семье, твой дед несколько раз уже пытался помириться через эти чертовые переводы, но ты игнорируешь его, перекидываешь суммы мне и велишь тратить на что угодно. Мне что с ними делать? Я предлагала тебе продать машину, добавить из имеющихся средств и взять модель посвежее, твоя ведь уже разваливается. Но ты разозлился, тебе больше по нраву постоянно чинить ее, да? Я покупаю продукты на эти деньги, ты снова злишься. Как же — питаться за счет деда? Но это ненормально, Барс. Давай уже примем ситуацию по-взрослому? Я не понимаю, почему мы должны отказываться от искренней помощи наших родных, если у них есть такая отличная возможность поддерживать нас на старте. И ты можешь при таком раскладе не загоняться, не надрываться на трех подработках сутками… мы же совсем не видимся, — продолжаю тише и поднимаю на него заряженный мольбой взгляд. — Я скучаю.
Ну вот… я сказала это.
Он сверлит меня своими жгучими глазами, и ребра сдавливаются с мучительной тоской.
Потому что ответа не следует.
Чувствую себя невообразимо уныло, словно являюсь пустым местом.
— Хорошо, — потерянно качаю головой и встаю. — Поступай… как считаешь правильным.
Направляюсь на выход, Таривердиев ловит мое запястье, когда шагаю мимо него. Сердце екает, стоит нам резко пересечься зрительно, а он всего лишь оповещает:
— Соберись, подвезу тебя в институт.
Не возражаю, а уже в коридоре опускаю веки с разочарованным вздохом.
Вновь накатывает апатия.
Я ломлюсь под тяжестью недоговоренностей между нами. А Барс не идет на контакт.
И мне от этого еще больнее.
Куда мы придем такими стараниями?
Всю дорогу до института пялюсь в лобовое, не смея взглянуть в сторону Таривердиева. Чувствую густые вибрации концентрированной злости, они резонируют во мне и заставляют непроизвольно вжиматься в кресло, нервно цепляясь за ремень безопасности.
Неозвученные эмоции, его и мои, травят душу. Виски отзываются напряженной пульсацией.
Мне так тяжело сейчас рядом с ним, что, когда доезжаем, незаметно выдыхаю с облегчением. Прощаюсь, услышав скупое «Пока», и вышагиваю к корпусу.
Во дворе ожидаемо маетно. Аншлаг и ажиотаж.
Но даже в такой толчее почти у входа меня вычисляет Мила, которая радостно дергает мою руку и отводит от двери, чтобы протараторить о своих впечатлениях.
Такая простая, блин…
Вообще без разницы, что я её брата продинамила? Не рассказал ей Марат?
Как же я бесилась от этой выходки с курьерами! Знала, что Барс вспылит, если ему станет известно, и пыталась как-то замять, чтобы не приводить к ненужным последствиям. Но не вышло. А после ситуации с… мнимой беременностью мне было настолько плевать на внешние раздражители, что мысли об Адамове совершенно вылетели из головы. Я перестала открывать дверь курьерам и не отвечала на звонки с незнакомых номеров. Последние несколько дней никто не беспокоит, всё сошло на нет. Надеюсь, навсегда.
И вот… встречаю его сестру, жизнерадостную и приставучую, как оказалось.
Самое ужасное во всем этом — её сходство с Таривердиевым. С Маратом они ни капли не похожи, а вот с другим сводным братом, о существовании которого, как понимаю, девушка не догадывается, одной породы. Оба — в мать. Глаза… обжигающие. Затягивающие темные ониксы. До одури красивые.
Младшая Адамова ничего плохого мне не сделала, но её присутствие дико угнетает по ряду причин.
— Ой, ты болеешь, да? — сочувственно хмурит брови, вглядываясь в мое мрачное лицо, пока я упрямо молчу и хлопаю ресницами.
Скажем, выгляжу я и вправду не лучшим образом. Отсутствие аппетита моментально отразилось на весе, цвете кожи. Даже макияж бессилен перед моей перманентной меланхоличностью в эти две недели.
— Здравствуй, Лусинэ, — как черт из табакерки возникает Назели. — Действительно болезненная. У тебя всё в порядке?
Всё семейство в сборе? А сыночек где?
Я готова умереть на спор, если в этом вопросе не таится нечто глубже, чем напускное волнение за моё здоровье. Эта безупречная женщина прищуренным цепким взглядом сканирует меня, будто делая какие-то подсчеты в уме. Мне категорически не нравится интерес в её глазах. Хочется прикрыться или вовсе отвернуться. Вместо чего я слабо киваю и ровно выдаю:
— Здравствуйте. Отлично всё. Приболела, восстанавливаюсь, — бесполезно отрицать. — Извините, мне идти надо… Удачи.
Милана еще такой ребенок… пусть и избалованный и местами высокомерный. Либо Марат реально не ввел её в курс дела, либо девчонка настолько пофигистична к ситуации, что относится ко мне беззлобно.
Всего три пары, что нам сегодня поставили, пролетают по щелчку. Отвлекаюсь на общение с одногруппницами, забываю о проблемах. Улыбаюсь, смеюсь, подпитываюсь энергетикой институтских стен. Гуляем с ними допоздна, сидим в уютной кафешке.
А когда иду домой… вновь накатывает подавленность.
Занимаюсь ужином для Барса, когда вижу звонок от дедушки. Удивляюсь, потому что обычно он говорит со мной по видеосвязи, а сейчас — аудиозвонок.
— Да, дедуль? — мы уже созванивались утром, поэтому не приветствую.
— Муж твой рядом? — раздается чересчур бодрый
