Федерико Моччиа - Три метра над небом. Я хочу тебя
— Готово. Мне кажется, они супер.
Он смотрит на меня, ожидая одобрения.
— Да, думаю, они супер, — нельзя сказать, что я в этом так уж не уверен. Летящие в Марк-Антонио страницы никак не объяснили мне причину недовольства. — Они просто супер.
Ограничиваюсь этими словами, чтобы хоть как-то выйти из неловкого положения. Но этого оказывается недостаточно. К сожалению, это еще не конец истории.
— Слушай, Стэп, не сделаешь мне одолжение? Не отнесешь это наверх авторам?
Наконец-то он смог произнести это слово. Но это победа — как там она называется? — Пиррова[60]. Мне не хочется снова их видеть. Вот блин! Но отступать некуда. Я уже в воронке. Да. И потом, меня же просит Марк-Антонио, мой начальник. Как я могу ему отказать?
— Конечно, о чем разговор.
Он смотрит на меня с облегчением. Передает мне листки и, пока я выхожу из комнаты, падает обратно в кресло, тушит сигарету и сразу же закуривает новую. Ну и попадалово! Ну ладно, надо сделать это дело. Нет ничего прекраснее вещи, которую ты должен сделать. Ты должен. Первое правило воронки. Я уже начинаю тихо ненавидеть эту воронку. Тони улыбается мне своей обычной улыбочкой. Каждый раз одной и той же, сколько бы раз я ни проходил. Может, он курит не только «MS»? Где он сказал, авторы? А, да, на втором этаже, там, где гримерка Шиффер. Я быстро бегу по ступенькам. Вот они. Фотографы сидят, или лучше сказать — развалились на маленьких выцветших диванчиках. Ждут выхода дивы в надежде заснять ее без грима, но все равно она будет красивой. Странное ремесло. Трудное и полностью зависящее от случайностей. Когда я появился, они даже взглядом меня не удостоили. Только один фотограф, вернее — женщина, вскользь взглянула на меня: обычное женское любопытство. Но я не заслуживаю того, чтобы она хоть чуть-чуть приподняла фотоаппарат, тяжело висящий у нее на шее. Тем лучше. С меня хватит и этих листков. Наверняка авторы еще что-нибудь скажут. Не хватало, чтобы все вокруг заинтересовались мною. Оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, где они могут быть. На первой двери ясно видна табличка с отлично напечатанными лазером буквами — «Шиффер». На второй — никаких указаний. Выбор кажется мне очевидным. Я стучу. Никто не отвечает. Стучу еще раз. И вхожу. Ничего не видно. Тихо. Передо мной — маленький коридорчик. В глубине — еще одна дверь. Точно того же цвета. Иду вперед, держа листки в руках. Может, они там. За следующей дверью. Раз уж она есть, нужно попробовать. Но по мере моего приближения я слышу шум, странный шум. Слышны сдавленные смешки. И какие-то шорохи, беспорядочные, глухие. Как не координированные удары ребенка, которого подняли в воздух и он бьет по мячу ногами. Но мяч этот слишком далеко и ему никак до него не достать. Я открываю дверь. Не постучав. Очень невоспитанно. Но у меня так само собой получилось. Это так же невероятно, как и то, что я там увидел. Тоскани держит сзади Джин. Сесто прислонился к столу со своей обычной зубочисткой во рту и улыбается, глядя на происходящее. Микели стоит перед Джин и как-то странно двигается. И вдруг я осознаю, что здесь происходит. Блузка Джин разорвана. Одна грудь обнажена, бюстгальтер сдвинут набок. На рту у нее — кусок скотча. Тоскани облизывает ей шею своим шершавым языком. У Микели, Змея, брюки расстегнуты, член наружу и он мастурбирует. Волосы у Джин растрепаны, она резко поворачивается ко мне. В отчаянии. Она видит меня. Вздыхает. Кажется, она почувствовала облегчение. Тоскани встречается со мной взглядом и перестает лизать ее. Его язык так и замирает высунутым. Сесто ничуть не лучше. Он тоже открывает рот от изумления. Его глупая зубочистка повисает, прилипнув к нижней губе. Наконец-то листки сыграли свою роль. Я резко и сильно бросаю их в лицо Сесто, единственному, кто мог бы включиться первым. Я бросаю их прямо ему в лицо. Он пытается уклониться. Сползает со стола. Растягивается на полу. Микели, Змей, не успевает отвернуться. Я зажатым кулаком ударяю его справа налево, как бы отодвигая его. Попадаю ему прямо в трахею. Он улетает назад, задрав ноги кверху и странно хрипя. А его и без того никчемный член становится совсем маленьким. Ему бы следовало стыдиться самой мысли вытаскивать его на свет Божий. Тоскани отпускает Джин. Одна секунда — и я стою около них. Отдираю одним махом скотч с ее рта.
— Ты в порядке?
Она кивает, как бы говоря «да», но на глазах-слезы. Губы дрожат в отчаянной попытке сказать что-то. «Ш-ш-ш», — говорю я ей. И мягко подталкиваю в сторону двери. Не глядя, ощущаю, что она уходит. Поправляет бюстгальтер. Застегивает блузку. Пытается собраться с мыслями, решить, что ей делать дальше. Она хочет найти место для своей боли. Пытается плакать. Но не получается. Она уходит. Неуверенной походкой, шатаясь, соображая, что же ей делать. Что касается меня, я хорошо знаю, что мне делать. Пум. Я быстро разворачиваюсь и бью Тоскани с такой силой, что и сам удивился. Бью его в лицо, снизу, разбиваю ему губу, нос, лоб. Я вкладываю в этот удар всю свою ярость. Он отлетает к стене и не успевает встать, как я напрыгиваю на него. Бью правой ногой ему в живот, у него перехватывает дыхание, и он снова падает, потом вскакивает, но я бью по нему как по мячу. Пум. Прямо в лицо. По всем классическим футбольным правилам: таким был лучший удар Виери, или Синьори, или Роналдо и всех остальных без исключения. Пум. Еще раз. Об стену. Щека превращается в месиво. Из носа бъет кровавый фонтанчик, лучше, чем у самого гребаного представителя самого грязного поп-арта. Перелезаю через Микели, который, все еще хрипит, не в силах перевести дыхание. Я непроизвольно улыбаюсь ему. Радуюсь, что он понемногу приходит в себя. Он должен быть в форме, чтобы оценить по достоинству то, что я приготовил на самый финал. Теперь я рядом с Сесто. Он закрывает лицо обеими руками, надеясь на какое-нибудь чудо… которого, увы, не происходит. Пум! Я бью его правой: сильно, с оттягом, открытым ударом. Справа налево, вкладываясь в удар, всем весом моего тела. Пум! В ухо — с такой силой, что даже удивлен, почему он не улетает. Но потом я успокаиваюсь. Вот так, пошла кровь. А он, глупыш, с удивлением, еще не веря в случившееся, отнимает руки от лица и подносит к глазам. И смотрит на них, пытаясь найти хоть какое-нибудь объяснение этой боли, этой крови, этому шуму. Но он не успевает ничего понять. Пум! Теперь я освежаю ему лицо. Пум! Пум! Один за другим я наношу ему удары по лицу. Один за другим, безостановочно — в глаза, в нос, в губы, в зубы, по челюстям, пум! Пум! Пум! Один за другим, все быстрее и быстрее, все быстрее и быстрее, все быстрее и быстрее, как сумасшедший, как ненормальный. Пум! Пум! Пум! Только мои удары поддерживают его в вертикальном положении, поддерживают это лицо, превращающееся в кашу. Пум! Пум! Пум! И я не чувствую боли, я не чувствую жалости, я вообще уже ничего не чувствую, кроме удовольствия. И уже не понимаю, чья это кровь у меня на руках. Я улыбаюсь. Останавливаюсь. Тяжело дышу. А он плюхается на пол, как мешок. Он сползает вниз, вялый, одуревший, сам не осознающий своего счастья, что он еще жив. Может быть. Но это уже детали. Потом я случайно вижу ее. Мне кажется, это будет достойным завершением. Я наклоняюсь, беру ее брезгливо и с отвращением. И — пум. Втыкаю ему его зубочистку в то место, которое осталось от его нижней губы. Я не успеваю обернуться. Хрясь! На меня сзади летит стул. И попадает прямо в затылок. Я слышу только удар. Оборачиваюсь назад. Передо мной стоит Микели. Он пришел в себя. У него за спиной — все эти безумные фотографы. Изголодавшиеся, оживившиеся, не верящие своей удаче, возбужденные от этого непредвиденного горячего блюда, так внезапно им поданного. Ненасытно крутят свои фотоаппараты, заполоняя все пространство вспышками. Наверное, они видели, как уходит Джин. Они видели, в каком она была состоянии, в разорванной блузке, в слезах. Значит, она ушла. Это немного меня ободряет. Я таращу глаза, пытаясь привести себя в форму после полученного удара. Как раз вовремя: я вижу, как на меня снова летит стул. Инстинктивно наклоняюсь, он пролетает у меня над головой. Вш-ш-ш. Это длится один миг. Я почувствовал лишь легкий ветерок над волосами. Финт. Несильный, но все же финт. Быстро разгибаюсь, блокирую ему руку, сжимаю запястье, и он выпускает стул, а я притягиваю его к себе, нацелив голову прямо в него. Пум! Идеальный удар головой, прямо в нос: слышен хруст. Еще один удар. Пум! В бровь. И еще. Пум! Прямо в лицо. Он падает на землю, среди вспышек — фотографы невозмутимо продолжают свое дело. Микели, лежа на полу, все же не оставил свою, как ему кажется, прекрасную идею попасть в меня стулом. Он даже не попытался спрятать свое глупое орудие — его член все еще торчит наружу. Морщинистый виновник этой грязной истории болтается, вывалившись из глупых серых брюк. Как будто кусок фланели может придать ему элегантности. Сомнений нет: главный виновник — он. И значит, он должен получить по справедливости. Я не думаю долго. Группируюсь. Нельзя терять время. Пивот[61] с места с мячом в руках. Это финальный баскетбольный матч, решающий для победы в чемпионате. И мяч летит… Или прыгун, готовящийся к последнему прыжку. Он бежит, стараясь поймать правильный темп, чтобы побить рекорд предыдущего прыгуна. Или, еще проще — дворовая игра в классики, когда, бросив камешек, надо прыгать по хитроумному маршруту. Или как в фильме «Варвары»… «Будь осторожен: ты можешь найти то, что ищешь…» Так вот, вы нашли меня. Я не сомневаюсь, я сосредотачиваюсь, поднимаюсь и прыгаю, попадая в такт вспышек фотоаппаратов. Мне плевать. Пум! Я прыгаю прямо туда, куда надо, и еще раз — пум! Пум. Каблуком, в самый центр, и этот смешной инструмент между ног у Микели окончательно сворачивается кульком. Пум — еще раз, без всякой жалости я с силой давлю на это подобие члена, уже потерявшего всякую форму. Пум, из него течет кровь, вернее, из того, что от него осталось… Я разбегаюсь и — пум — наношу окончательный удар под последние вспышки фотоаппаратов. Я плющу ему яйца, если только у мужика, который занимается такими делами, они действительно есть. Но я все же хочу подстраховаться. Такой как Микели не должен произвести на свет подобного себе червя… Хочется поставить какую-нибудь печать под этой встречей-схваткой. Мне повезло. Это же комната авторов. Они иногда используют ее по назначению. Я вижу его. Маленький, красный, железный. Его сверкание привлекло мое внимание. Беру его. Склоняюсь над Микели. Фотовспышка с интересом повторяет мои движения. Что он собирается делать? И я удовлетворяю их любопытство. Клак! Одно-единственное нажатие. Сильное, четкое, целенаправленное. Микели орет как ненормальный — этим степлером ему вынесен приговор: никогда больше его глупый член не высунется где не надо. Микели садится на пол. В отчаянии качается у себя между ног — что там осталось от его хозяйства. Да как же? Мой степлер… как он посмел восстать против меня? Против меня, автора! Да, вот так. Я улыбаюсь и выхожу. Я-то нет. Я — не автор. И я использую степлер как яйцерезку… Чтобы остаться в теме.
