Виктория Рутледж - Взрослая жизнь для начинающих
Она уже на неделю задерживала сдачу заказа, который так беспечно взяла перед рождеством, когда еще не понимала, что работа в пабе займет все свободное время. Этот заказ должен был стать подарком к свадьбе: ее попросили сделать коллаж, для чего дали целую коробку из-под обуви с различными фотографиями и картинками, которые она должна была скомпоновать. Из дипломатических соображений Айона хотела подготовить черновой проект и заранее проверить, все ли устраивает клиента, — а то она же не может знать, не собирается ли мать новобрачного заметно сбросить вес перед этим важным событием, или, например, то, что корову (любимое животное невесты) было бы не совсем удобно поместить где-либо поблизости от дядюшки жениха (не признаваемого в семействе фермера)?
В сарайчике было холодно, но Айона надела несколько слоев тонкой одежды, — за работой, когда кровь согревала ее конечности, она обычно снимала их один за другим. Она закатала длинные рукава футболки, в которой Ангус в школе играл в регби, включила чайник и отошла подальше, чтобы оценить то, что уже сделала. Картина казалась пугающе большой. Одну из стен сарайчика целиком закрывал большой щит, на котором были приколоты кнопками фотографии и записки. В стене напротив было окно, и она видела их дом и окно спальни. Свет был все еще выключен. Она могла ясно представить, как Ангус сейчас храпит.
Вздохнув, она сделала себе чашку кофе. Труднее всего всегда было начинать. Айона включила радио и взяла мягкий карандаш; чтобы тронуться с места, ей нужно было на что-то отвлечься — послушать новости, промыть кисточки.
Она с надеждой бросила взгляд на раковину, но все кисточки были чистые, а краски разложены правильной нарядной радугой, почти как в витрине магазина. Раковина тоже была совершенно свежей и сияющей — в последний раз она выскоблила ее до блеска, и бумага аккуратно разложена в стопки. Айона еще не начинала картину; палитры ее были чисты, как хирургический инструмент.
Айона отпила кофе и подумала, не стоит ли еще раз измерить все имеющиеся листы бумаги.
Мозг Ангуса пробуждался в 7.25, когда начинало работать радио, но все его тело оставалось неподвижным, и так он слушал «Радио четыре» и подготавливал себя к подъему. На это у него всегда уходило пять минут.
В его юридической фирме было принято начинать утро со словесного состязания: каждый пытался доказать остальным, что новости, о которых те говорят, уже устарели — ведь он их уже слышал или перед тем, как лечь спать, в четыре утра, или встав утром (тоже в четыре). Ангуса как-то не смущало, что ему больше не нужно быть в курсе последних событий, потому что уже не требовалось, заваривая на работе чашечку кофе, вести светские разговоры об экономической катастрофе в Италии.
Заботиться о содержимом погребов и вести дела с пивоварами оказалось сложнее того, что он привык делать, — в основном потому, что отупляющие процедуры нельзя было поручить секретарше. Ах, если бы за стойкой сидела Маргарет, и если бы она взяла на себя труд слушать бесконечные рассуждения Безумного Сэма по поводу отделений травматологии, где ему удалось побывать. Ну ладно, с этим он уже научился справляться. Сейчас Ангус мог спокойно воспринимать Сэма, сравнивающего десяток лучших травмпунктов центрального Лондона, и издавать при этом те самые сочувствующие звуки (сожаление с примесью отвращения и восхищения), которые убеждали Сэма в том, что его внимательно слушают.
«А можно ли разрешать человеку, который настолько часто попадает в разного рода несчастные происшествия, сидеть на высоком табурете», — спрашивал себя Ангус, пытаясь одновременно дотянуться до всех четырех углов кровати.
Поняв, что ни одна из его конечностей не прикоснулась к теплому телу, он сделал вывод, что Айона уже встала. Валяться в постели без нее ему не нравилось, поэтому Ангус резким движением встал и отправился принимать горячий душ, — стоя в ванной, он прокручивал в голове задачи, которые предстояло выполнить за день.
Теперь Ангус уже мыл голову осторожно — производители ароматотерапевтического шампуня, который ему порекомендовала Тамара, обещали, что каждая сохранившаяся волосяная луковица наполнится новой силой, каждый волос засияет от специальных провитаминов. Ангус не придавал чрезмерного значения собственной внешности, кроме того, он был неглуп и отлично понимал, что все это чепуха (еще до того, как это сказал ему Джим), но он все же ощущал какую-то необъяснимую ответственность перед собственными волосами, которые и в лучшие времена напоминали редеющие ряды терпящих бедствие.
Он высунулся из душа и осмотрел свою голову, отражавшуюся в запотевшем зеркале. Укладка в стиле «мокрые волосы» выглядела не особенно удачно, поскольку под прядями были явно видны длинные розовые полосы кожи. Со вздохом Ангус взъерошил волосы. Эти храбрые ребята все еще держались на его голове, будто на терпящем бедствие судне, так что он чувствовал себя обязанным хотя бы порадовать их водным массажем.
Ангус стал втирать в волосы кондиционер. Ему больше нравилось, когда это делала Айона. Было так приятно ощущать прикосновения ее пальцев, которыми она то надавливала, то слегка пробегала по его голове. Она знала каждую точку, понимала, где ему особенно нравится ее прикосновение и сколько времени можно в шутку массировать «места планируемого роста волос». «Этим-то и хороши близкие отношения, — думал он, регулируя температуру воды, чтобы не слишком встревожить собственные волосы, которые вполне могут перепугаться и покинуть его, — чем дольше общаешься, тем лучше они становятся. Как фруктовый пирог. Или портвейн».
Айона накручивала прядь волос на карандаш; почувствовав боль, она решила, что теперь, уже вымыв все окна в сарае, — в квартире она этого никогда не делала — пора уже принять какие-то серьезные меры и заставить себя взяться за работу. Если она будет продолжать в том же духе, то к тому моменту, когда возьмется за краски, парочка — Мэтт и Линн, как было написано на той самой обувной коробке, уже соберутся развестись.
«Нельзя так плохо о них думать, — тут же строго отругала она себя. Судя по фотографиям, эти люди очень счастливы. Особенно для пары, у которой разница в росте составляет более полутора футов».
Уже в семнадцатый раз Айона начала откреплять и перекомпоновывать фотографии на доске, рассчитывая, что каким-то магическим образом они примут верное расположение и тогда-то и придет вдохновение.
Чуда не произошло. Все выглядело так же, как и раньше, только дырок от кнопок стало больше.
Решительным движением она поместила жениха и невесту в центр. Мэтту было под тридцать; он был то ли военнослужащим, то ли работал в стриптиз-шоу, где танцоров одевают в униформу. Линн была младше, и Айоне, много времени проведшей в деревне, напоминала овечку Иакова[55]. Тугие светлые кудряшки, под глазами желтоватые круги. Ей бы еще рога, и Мэтт мог бы брать невесту с собой на работу, в качестве полкового талисмана.
