Невыносимое счастье опера Волкова (СИ) - Коваль Алекс
Я реально в полной растерянности. Понятия не имею, что делать дальше и какой искать к Кулагиной подход. Ее страх настолько велик, что никакие вразумления ее не переубедят! С ней такое бывает. Упрется, и не пошатнешь. Временами ловлю себя на том, что, может, было бы спокойней, не окажись конфетка в положении? Но тут же обрубаю себя. Сама мысль, что она может сделать аборт, душит и режет без ножа по живому. Конечности выкручивает, стоит только представить, что она решится убить нашего ребенка. Это наше с ней продолжение. И это прекрасно, черт возьми! Осталось только каким-то немыслимым образом донести это и до Антонины, не позволив сделать никакого опрометчивого шага. Ведь должен же быть способ, правда?
Я, блть, уже люблю этого ребенка! Хотя он там сейчас еще размером как что? Горошина? Семечка? Или и того меньше? Вдруг это сын? Маленький пацан, который станет маминым защитником. Может, такой же конопатенький, как Кулагина? А вдруг дочка? Дочке я тоже безумно буду рад! Папина принцесса с мамиными глазами. Да мне вообще по хрен, на самом деле, пол ребенка! Главное – здоровый. А уже все остальное: счастье, ласку, любовь – мы с Кулагиной малышу отдадим с лихвой, независимо от того, пацан это или девочка.
Знаю, уверен, что и Тони перебесится. Полюбит нашего мелкого. Не сможет не полюбить! Ведь это она первая будет с ним или с ней рядом двадцать четыре на семь. Они уже одно целое. Ей просто надо время. Время и поддержка. Первые эмоции поутихнут. Страхи, как пыль, осядут. Кулагина обязательно поймет, что рождение малыша никак не “пауза” и уж тем более не конец. Наоборот – новое начало. Где бы только взять сил и терпения все это до нее донести сквозь целую броню недоверия? Конфетка даже представить себе не может, сколько прекрасных моментов может быть в жизни, когда рядом растет ребенок.
Перед глазами в хаотичном порядке начинают всплывать картинки прошлого. В основном я вспоминаю, как росла у меня на глазах Ру. Как из мелкой самостоятельной пятилетки выросла уверенная в себе футболистка.
Вот Руся впервые появляется на пороге моего дома. Все УВД на ушах, пятилетка пропала! А она сидит на ступеньке у дома, как ни в чем не бывало, и улыбается. Мне. Два хвоста, зареванные глаза, упрямо вздернутый нос и любимый волк в руках – “дядя Витя, я буду зыть с тобой!”…
Вот я, смешно вспомнить, первый раз покупаю детское автокресло, потому что без него возить ребенка в тачке небезопасно. Мне двадцать семь, и я вообще ни хера не понимаю в воспитании!
Вот мы первый раз едем в сад, заблудившись, зайдя в чужую группу. Герыч потом долго ржал надо мной в отделе, заявляя, что даже хомячка бы мне не доверил.
А как прошел наш ремонт в детской? Дурацкие, совершенно нелепые обои с розовыми слонами, ради которых Руслана закатила мне в строительном магазине страшную истерику, до сих пор украшают стены ее комнаты!
Потом был первый класс и первая тренировка по футболу…
Я люблю племяшку всей душой, как родную дочь. Она и есть для меня фактически как дочь. Эта мелкая росла у меня на глазах. Вместе со мной. Не только сама училась любить, но и меня учила быть ответственней. А тут? Тут будет что-то еще ближе! Что-то мое на физиологическом уровне! Наше с Кулагиной. Ребенок, о котором я мечтал еще десять лет назад. Жизнь словно сделала крутое пике, вернув нас обоих в “точку отправки”. Мое. Наше. Мелкое, с крохотными ручонками, кряхтящее, пускающее слюни и тянущееся к нам всем своим крохотным сердечком! Нет. Даже представить страшно, насколько сильно я могу утонуть в этом карапузе. Но зато я с удовольствием могу себе представить, как он или она будет расти. Первые “папа”, первые “мама”, первые шаги… и от всего этого конфетка предлагает отказаться?
Не замечаю, как слезы снова накатывают. Мужики, говорят, не плачут? Брехня. Может, я и не реву навзрыд, но глаза слезы разъедают. Я их прикрываю, потирая пальцами переносицу. Не можем мы все это просрать так бездумно. Никак не можем!
– Сколько времени, Вик?
От тихого шепота Кулагиной вздрагиваю, как от крика прямо в ухо. До того неожиданно.
Смотрю на часы:
– Начало шестого.
– В двенадцать у тебя самолет. Не забудь.
– У меня? – оборачиваюсь. – В каком смысле “ у меня”? А ты?
– А мне нужно попасть к моему врачу.
– Кулагина…
– Не буду я ничего делать с этой беременностью! – шипит и добавляет, – пока. Но провериться нужно. Может, вообще это косячный тест.
– Ты опять начинаешь? Не устала прятаться от очевидного отговорками? – выходит резко, и я тут же себя осаждаю, напоминая себе слова врача “исключить стрессы и эмоциональные потрясения, Виктор”. Меняю направление разговора:
– Я не оставлю тебя в Москве одну. Либо мы летим вместе, либо мы остаемся. Тоже вместе. Без вариантов.
– Тебе послезавтра на работу. Не забыл? Вряд ли Шумилов перед твоим повышением будет сильно счастлив твоему прогулу.
– По*уй на работу. Семья важнее.
– Очень дальновидно остаться без заработка в свете того, что нас, возможно, ждет пополнение, – фыркает.
Коза!
Плотнее кутается в одеяло. Готов поспорить, что под ним она свернулась калачиком и вся дрожит от холода. Снова. Кулагина мерзнет всегда!
Я молча проглатываю ее ядовитый выпад. Снимаю брюки и забираюсь к ней. Несмотря на легкое сопротивление, обнимаю, прижимая к своей груди. Тони какое-то время еще вяленько пытается протестовать, но, наконец-то включив благоразумие, затихает, уткнувшись носом мне в шею. Точно, блин, замерзла. Он у нее ледяной! Кончик носа. Крепче обхватываю руками, устраиваясь удобней и прикрываю глаза. Если поспать не удастся, то я хотя бы не свалюсь с ног от усталости. Небольшая передышка организму в этом забеге не помешает.
Не сразу, но конфетка расслабляется. По-прежнему обиженно отказывается обнять в ответ, сложив руки на груди, но по крайней мере теплеет. Начинает дышать чуточку ровнее.
– И все-таки, когда? Я не понимаю, – слышу немного погодя. – Срок больше трех недель, если верить тесту. А мы вместе от силы месяц!
Мозг невольно напрягается. Прикидывая, подсчитывая. Вспоминая. В итоге отчетливо всплывает едва ли не единственный раз, когда все между нами случилось не просто спонтанно, но еще и совершенно, блть, бездумно.
– Походу, после ресторана, конфетка.
– Когда? Да ну нет. Так давно? Я бы… заметила.
– По срокам это как раз чуть больше месяца назад. Все сходится.
– Я выпила таблетку после. Исключено.
– Точно ли выпила?
– В машине же…
– В машине ты ее не приняла.
Замолкает. Снова напряженно сопит. Так бывает, когда Кулагина думает. Судя по тому, что ответа нет, не помнит. А значит вот он, тот самый судьбоносный вечер нашей жизни. Кто бы знал, что срыв после десятилетней разлуки даст такие “плоды”…
Нина
– Да, хорошо. Спасибо, Ольга. Завтра в четыре часа я буду у вас, – растерянно тереблю в руках уголок бумажного стикера, на котором кривовато, карандашом начиркана дата и время приема.
– Проведем осмотр, сделаем сразу УЗИ, сдадим необходимые анализы. Все будет хорошо, девочка моя, даже не переживай! – ласкает слух голос моего лечащего врача Косовой Ольги Вячеславовна.
Я знаю ее уже без малого семь лет. Первый раз попав с острой болью к ней на прием в частной клинике, так и мотаюсь за Косовой по всей Москве. Врач-гинеколог она от бога. Возрастом чуть за пятьдесят, к каждой клиентке, как к родной дочке относится. С трепетом, обожанием и материнской заботой. А это ее “девочка моя” бывает, как бальзам на душу. Иногда. Вот как сейчас.
– Я очень постараюсь не переживать, Ольга Вячеславовна. Еще раз прошу прощения, что так рано побеспокоила.
– Ерунда, Антонина. Ты же знаешь, что я своим девочкам всегда рада. Только голос мне твой не нравится. Ты спала?
– Немного.
Вру. Время восемь утра. Я еле дождалась хотя бы минимально приличной “отметки” на часах, чтобы набрать Косовой. Глаз за всю ночь я так и не сомкнула. Волков тоже. Мы просто тупо провалялись в постели последние три часа, глядя в пустоту. Силы были на исходе, но страх от открывшейся правды был в тысячи раз мощнее измотанности. Поэтому, как бы сильно не ломало от усталости, пока Вик пошел в магазин за продуктами, чтобы соорудить хоть какой-то завтрак, я набрала Ольге. На мое счастье, ответила она после второго же гудка.
