Анна Берсенева - Гадание при свечах

Когда среди ночи раздался бешеный стук в двери и в окно, Марина проснулась мгновенно, как будто и вовсе не спала.

Все дальнейшее она помнила одновременно и смутно, и так ясно, словно оно было освещено ослепительным огнем.

Вытаращенные глаза и истошный вой Глаши, трясущиеся руки Павла Макарыча, топот сапог по чистым половицам…

И – сине-белое отцовское лицо, в котором не было жизни.

Может быть, если бы он был жив и ему можно было помочь, Марина не впала бы в такой столбняк. Но она сразу поняла, что он мертв, едва его внесли в дом на мокром брезентовом плаще и отвернули капюшон, закрывавший лицо. Он был мертв – а лицо у него было спокойное, ясное, несмотря на пятна пороха и крови.

И она остолбенела, глядя на него, не в силах шевельнуться, отвернуться, закричать…

– Мариночка, – слышала она торопливый, словно оправдывающийся голос Павла Макарыча, – никто ж ни сном ни духом! Если б мы там пьяные были, или что… Леонид Андреич, он же вовсе не употреблял, и мы – сама знаешь, на охоте ни-ни! – Павел Макарыч, казалось, торопился рассказать ей о том, как все произошло, чтобы как можно скорее сбросить с себя груз этой нелегкой обязанности. – Он за уткой, за уткой проклятой! Выстрелил, понимаешь, да не попал, она возьми и улети, села в камыши. Ну, а он уж в азарт вошел. Его и Витька, доктор молодой, останавливал: брось, мол, Леонид Андреич, не все ж тебе должно везти, не во всем же! А он – нет, достану. Ну и влез на камень этот, чтоб, значит, сверху ее углядеть… А курки-то взведены, стрелять же собирался… Как ружье выпало у него, ума не приложу! Как все равно кто под руку его толкнул… Прикладом вниз, ну и, понятно, выстрелило – вверх прямо, что ты будешь делать! – Павел Макарыч сокрушенно покрутил головой, робко вглядываясь в неподвижное Маринино лицо. – У нас же там два врача было, да и я какой ни на есть… Если б можно было, разве мы бы!.. В сонную артерию прямо, чего уж тут лечить…

Он замолчал, и Марина уже не понимала: слышала ли она его сбивчивый рассказ или просто видела все наяву – может быть, еще прежде, чем это случилось…

Она не знала, почему отца внесли в дом – наверное, просто от общей растерянности. Его тут же перенесли в больницу, вызвали из райцентра милицию, но этого она уже и вовсе не видела.

Словно сквозь пелену доносился до нее голос Глаши:

– Нельзя так, Мариночка, ты б поплакала хотя! Легче будет, разве можно!..

Она что-то делала, кого-то видела рядом – бабушку, Глашу, опухшую от слез анестезиологшу Риту Матвеевну – и не видела никого и ничего. Только отца – но не лежащим в гробу с этой страшной печатью смертного покоя на лице, а уходящего от нее легкой, стремительной походкой…

Это потом пришли другие воспоминания – бесчисленные, счастливые, мучительные! А в день его похорон Марина всем казалась сомнамбулой: послушно шла, куда вели, молчала, не плакала и, кажется, вообще не понимала, где находится.

Жизнь разверзлась перед нею такой бездной, о которой она и не подозревала.

Бабушка звала пожить у нее, но Марина лучше сама умерла бы, чем согласилась оставить отцовский дом. Здесь была его душа – не девять дней, а всегда. А значит, здесь должна была идти ее жизнь.

И здесь она прожила еще год – последний свой год в Калевале.

После похорон бабушки Марина как-то сразу осознала полное свое одиночество и поняла, что должна будет уехать. Она поняла это сама по тому ощущению неприкаянности, которое стало теперь главным в ее жизни. Да и просто: ну что ей было делать здесь, одной, в глухом карельском поселке?

Вдруг оказалось, что все очарование родного пространства было связано только с отцом. Его не стало – и Марина безразлично смотрела на знакомую дорогу, ведущую к лесу, на озеро, из-за которого с ясным весенним обещанием поднималось солнце…

Она была готова уехать, ей хотелось уехать как можно дальше – исчезнуть, раствориться, бежать от той бездны, над которой она так мгновенно оказалась!

Может быть, поэтому Марина почти не удивилась, когда об этом с нею заговорил чужой человек. Она даже знала, о чем он будет говорить, когда смотрела из окна отцовского кабинета, как он идет к дому, семеня короткими своими ногами.

Врач Витя долго откашливался, бормотал:

– Выражаю, так сказать… С опозданием, можно сказать…

– Что вам нужно, Виктор Николаевич? – спросила наконец Марина. – Зачем вы приехали?

Он тут же перестал кхекать и сопеть; взгляд у него стал знакомый – цепкий и ощупывающий.

– Действительно, чего там тянуть, – кивнул он. – Дело такое, Марина Леонидовна, ты девушка взрослая, должна понимать. Покойнику в земле лежать, а живым людям врач положен. – Он замолчал, словно ожидая расспросов, но Марина тоже молчала. – Короче, меня к вам назначили, в больницу то есть.

Марине надоело его выжидающее молчание, и она наконец спросила, в упор глядя на него:

– Хорошо. При чем здесь я?

– Ты-то, понятно, ни при чем, – усмехнулся он. – Да только переселяться мне пора – по месту, так сказать, работы. Дом-то больничный. Жилплощадь, так сказать, пора осваивать!

Марина поняла, что совершенно не удивлена – словно ждала его появления и этих слов. И тут же догадалась вдруг, на кого он так похож, этот молодой доктор с цепким взглядом!

Все вспомнилось сразу, словно случилось не много лет назад, а вчера: странный гость с крысиными хвостиками на лысине, издевательская угроза в его голосе, ее мгновенно вспыхнувшая ненависть, отцовский гнев…

– А родственников у вас здесь нет, Виктор Николаевич? – спросила Марина.

– Родственников? – Он удивился этому неожиданному вопросу. – Какие ж у меня тут родственники могут быть? Я сам из Ростовской области – сюда так, судьба закинула. Это ты насчет того, чтоб мне у родственников жить?

Он подозрительно покосился на Марину, ожидая подвоха. Она покачала головой.

– Нет, не беспокойтесь. Просто вы похожи на одного человека, которого я встретила в детстве. Вы можете занимать жилплощадь, я все равно собиралась уехать.

– Вот и молодчага, – обрадовался Витя. – И то верно, чего тебе тут? А так – поедешь… куда-нибудь. Может, мужа найдешь!

– Это вас не касается, – оборвала его Марина. – Единственное: как мне поступить с книгами, с другими папиными вещами…

– Так я ж… – засуетился Витя. – Я ж пожалуйста – куплю, разве я против? Конечно, большой цены не дам, так ведь кто тут даст большую цену за книги, сама посуди? Тем более иностранных сколько… А я, ей-богу, не обижу!

– Вы не поняли, – поморщилась Марина. – Я не собираюсь ничего продавать. Но и с собой взять ничего пока не могу. Вы можете выделить… из вашей жилплощади одну комнату? Или хотя бы кладовку? Там ведь есть рядом с кабинетом…