Салли Боумен - Тайна Ребекки
Ну а пока… пока Дэнни уложила вещи в сумку. Я завела будильник и поставила у изголовья, чтобы не проспать. Надо выехать в Лондон в пять часов утра, сначала зайти в парикмахерскую – я хочу выглядеть как можно лучше, – мне потом придется пойти в клуб, мой слишком серьезно ко всему относящийся врач велел приходить не раньше двух. Как жаль. Я бы с радостью примчалась к нему на рассвете, поскольку изнываю от беспокойства, и вся трудность в том, что мне не хочется, чтобы Макс знал, куда и зачем я еду.
В моем домике на берегу высокая влажность из-за близости к морю, поэтому, закончив писать, я спрятала тетрадку в жестяную коробку из-под печенья, потом закрыла дверь и пошла вверх по тропинке. Жемчужного цвета небо лишь слегка окрасилось розоватым цветом. Аромат азалий настиг меня на середине пути, к вечеру он становится более насыщенным, чем утром. Мэндерли лежал передо мной во всей своей красе. На первый взгляд – очень гостеприимный и радушный. Но у этого дома много настроений, и они быстро меняются, как и здешняя погода. Мне никто не верит, даже Макс.
Сбросив туфли, я пошла босиком по траве, слушая пение птиц и не тревожась из-за завтрашнего. Страхи и надежды отступили, я чувствовала твою тяжесть у себя в утробе, и всю меня переполнило состояние необыкновенного счастья.
Дэнни приготовила мне ванну, расчесала и высушила волосы, и, перекусив, с ощущением особенной чистоты и покоя, я прошлась по галерее. Проходя мимо портретов, я приветствовала женщин этого дома: Каролину де Уинтер, которая причинила семейству столько беспокойства, и «Трех граций»: сестер Гренвил – Евангелину, Вирджинию и Изольду.
Наверное, будет лучше предупредить Максима о том, что я завтра еду в Лондон, в присутствии слуг. В доме масса народу, но ближе к вечеру наступит момент, когда мы останемся наедине. И это настоящая пытка: все равно за нами наблюдают десятки глаз, и мы обязаны играть каждый свою роль.
– Так скоро? – спросил Макс. – Не прошло и недели, как ты вернулась оттуда.
– Именно. Ровно неделя тому назад, – ответила я.
– И ты собираешься там остаться на ночь? – спросил он, чтобы мой ответ услышали Фриц и его лакеи-помощники, стоявшие в тени. Его ледяной взгляд обратился ко мне. Голос Макса казался спокойным, но внутри он весь кипел от гнева. – Меня беспокоит, что тебе придется проделать такой долгий путь туда и обратно, – продолжил он. – Это очень утомительно. Как бы чего не случилось. Так недалеко до аварии.
– Я никогда не гоню, – напомнила я.
– Вначале все водят машину осторожно, а потом теряют бдительность.
Все эти выражения тщательно подбирались, чтобы у слуг сложилось нужное ему представление. Меня это выводило из себя, о чем Макс очень хорошо знал. Когда мы наконец остались одни, а в Мэндерли это случается так редко, я прямо спросила его:
– Если тебе хочется сослать меня в Лондон на день, неделю или месяц, почему бы тебе не сказать это при Фрице, зачем вилять?
Его ответ ничем не отличался от прежних отговорок: зачем посвящать слуг в свои секреты?
– Но почему мы должны скрывать свои истинные чувства, Макс?
Молчание.
Мы сидели в библиотеке, где давно устоялись чисто мужские запахи: сигар, собак, кожи, старого бренди и застарелой враждебности. Макс отгородился от меня газетой – его новый прием. Теперь мне приходится прилагать много усилий, чтобы дождаться от него человеческой реакции. Но он боится повторения того, что случилось однажды, и мы оба знаем почему. Гнев слишком широко распахивает дверь, а по другую ее сторону затаился секс. Он и сейчас, как необузданный зверь, чутко сторожит каждое наше движение.
Сидя в кожаном кресле напротив Макса, я закурила сигарету. Часы тикали, страницы газеты с шорохом переворачивались, и вдруг меня охватило странное чувство, что я умерла, что я не существую. Может быть, Ребекка де Уинтер превратилась в невидимку?
Я оглядела комнату, в которой, как хотел того Макс, все осталось неизменным, – единственное место, где я не приложила своих рук. На полках стояли толстые солидные фолианты – сотни томов. Писательниц можно было пересчитать по пальцам, основное население – солидные особи мужского пола. И они задыхались под тяжестью собственного веса и от тесноты на полках.
А что означает узор на турецком ковре, как расшифровать это послание из прошлого? И какой смысл таится в узорах на портьерах, которые повесили еще во времена прадедушки?
Сколько десятилетий тут ничего не меняли? Бедная Вирджиния сидела в этом самом кресле. И бабушка Макса – тоже, пока я не убедила ее забрать свою долю наследства и устроиться отдельно. Наверное, в это кресло с трепетом присаживалась и прабабушка Макса. А до нее еще другая. Все жены де Уинтеров.
Как же я оказалась в этом ряду?
Расскажу тебе все по порядку.
5 ноября 1914 года, в день моего рождения (он совпадает с днем, когда сжигается чучело Гая Фокса), я впервые оказалась в особняке. Я очень надеялась, что ради праздника мне разрешат навестить маму, но услышала все тот же ответ: пока нельзя. Зато Евангелина вдруг предупредила меня, что мы едем в Мэндерли, чем поразила меня в самое сердце. Пару раз она «выводила меня на поводке» в Керрит, но чтобы дело дошло до Мэндерли – этого я помыслить не могла.
Подготовка заняла больше часа. Меня раздели и принялись скрести мочалкой, потом уложили волосы, которые теперь падали на плечи, как змейки. Потом водрузили на голову шляпу, еще раз проверили ногти, они, конечно же, были обкусаны, но мне на руки натянули перчатки. Мои собственные платья все отвергли и остановили выбор на старых нарядах Джоселин. Большей победы они не могли добиться: я выглядела как чучело.
Когда горничная полностью закончила свое дело, меня свели вниз, чтобы Евангелина бросила на меня последний взгляд. Кажется, она даже возгордилась от того, какой разительной перемены ей удалось добиться… Пока она не приподняла мой подбородок и не посмотрела мне в лицо: сначала на выражение моих глаз, а потом на рот, и вздохнула. Что-то беспокоило ее.
Чем ей не понравился мой рот? Пылкий Орландо как-то сказал, что у меня такие же манящие губы, как у мамы, и что они просят поцелуя. Маму его слова страшно рассердили, и она ходила мрачная весь вечер. Разве не разрешается иметь рот, созданный для поцелуев? И что не так с моими глазами? Поскольку Евангелина продолжала смотреть на меня, я сказала:
– Ничего не поделаешь. Эти глаза достались мне от рождения.
– С ними все в порядке, дорогая, – ответила Евангелина огорченно. – Я просто думала… о выражении твоих глаз. Они такого необычного цвета, но иной раз в них проступает нечто бесстыдное. Юная леди не должна так смотреть. И если она заметит твое выражение, ей это не понравится.
