София Блейк - Невеста. Шлюха
Киевский вокзал гудел вокруг меня смешанной речью, грохотом тележек, гулкими объявлениями о прибытии и отходе поездов. Пока я шла сквозь толпу к нужному перрону, со мной раза три пытались познакомиться какие–то парни. Это была уже средняя дневная норма, и я удивилась, насколько эффективной может быть простая перемена во внешности.
Мама не узнала меня, пройдя мимо, она была хмурой, глядела в землю, и я понимала, что несколько бессонных часов с такой суммой в руках не могли не притупить ее внимания. Я тихонько окликнула ее, чтобы не напугать.
— Ох, доченька! — воскликнула она. — Что ты наделала со своими волосами?
— Ну как, нравится? — я крутанулась перед ней на каблуках.
— Ты… была красивая и так… Немного вульгарно, не находишь?
— В принципе, так оно и предусмотрено. Все в порядке, мама.
Накануне я провела три с лишним часа в парикмахерской, после чего мою голову украсила химия с «мокрым» эффектом, а цвет волос поменялся с надоевшего рыжего на яркий блонд с золотистым отливом. Рыжая бездомная проститутка Сильвия была мертва, а ее преемница хотела новизны и разнообразия. Она, черт возьми, имела на это право.
Я загодя предупредила агента по недвижимости, что хочу составить договор на мамину фамилию, и в нотариальной конторе нас ожидали все необходимые документы. Я думала, что такое значимое событие потребует намного больше времени, но вся процедура заняла не более трех часов, причем один только пересчет денег продавцами — пожилой супружеской четой — длился не менее сорока минут. Супруги волновались, слюнявили пальцы, пыхтели, но это были уже не мои проблемы, я же, тем временем, договорилась с агентом, чтобы регистрация маминого имущества в жилищном реестре БТИ оформилась без ее присутствия. Нам пообещали решить вопрос за два дня, а мама вдруг попросила у нотариуса составить завещание на мое имя. Я не остановила ее — в конце концов, эта бумага ничего не меняла в нашей жизни, а мама была убеждена, что так поступить будет правильно.
Событие мы отметили в китайском ресторане, хотелось удивить маму экзотикой и заодно убедить ее в том, что Полесск далеко не лучшее место для жизни. Я немного не ожидала, что она так явно обрадуется мысли о переезде.
— Слушай, Сонь, я не буду тебе мешать?
— Мам, что ты такое говоришь!
— Но ты уже взрослая, — улыбнулась она. — Думаю, у тебя кто–то есть.
— Даже если и так, мы не встречаемся на моей территории.
— Расскажешь, кто он?
— Он менеджер крупного предприятия, — уклончиво сказала я.
— Не женатый?
— В разводе.
— А-а, — мама хотела бы услышать продолжение, но я не собиралась раскрывать перед ней карты.
— Скоро я уезжаю за границу, — сказала я.
— Снова? — она, похоже, не ожидала такого поворота. Я и сама не думала об отъезде две недели тому назад, в Полесске, на своем дне рождения.
— О, господи! — сказала мама. — А как же ремонт?
— Тебе надо уволиться из школы, где ты все равно ничего не получаешь, — категорично, как о давно решенном деле, сказала я. — Потом ты проследишь за ремонтом в новой квартире, продашь старую и переедешь в Москву. За это время в стране дела потихоньку наладятся, и ты устроишься на работу в Москве. Хороший учитель будет востребован здесь больше, чем в нищем Полесске.
Я смотрела на мать и видела, что она побаивается Москвы и страшится самостоятельности. Я была, черт возьми, старше и опытнее ее. Это казалось неправильным и несправедливым.
— Мне придется тебя материально поддерживать, — добавила я. — Но твоя дочь в одиночку уже решала намного более сложные задачи. Ты тоже справишься.
— Не знаю, — она растерянно смотрела вниз, в пустую тарелку, где лежали вилка и нож. Палочки в бумажном конвертике мама так и не распечатала.
Вообще, за ворохом проблем, она, кажется, даже не обратила внимания на китайский интерьер и необычную еду. А ведь ей предстояло заниматься пускай хлопотными, но в целом достаточно приятными вещами. Чего я не могла сказать о себе. Неужели я тоже к пятому десятку могла бы стать такой непрактичной, закрытой для всего нового, предсказуемой? Или это я сама слишком требовательна и придирчива к самому родному человеку?
Мама уехала в Полесск еще через два часа. Она должна была уволиться, продать все ненужное из старой квартиры и подготовиться к переезду, который предусматривался договором к первому декабря.
Борис Аркадьевич довольно быстро поднял трубку.
— Ну, что у тебя слышно? — нетерпеливо спросила я.
— Вчера были гости, — сказал пожилой чиновник. — Искали Буренину, я сказал, что она собиралась уехать из Москвы.
— Она едет в Петербург, — сказала я. — Вернется нескоро.
— А, хорошо, раз так. Пусть позвонит, когда вернется. — Борис Аркадьевич говорил ровным, немного усталым голосом.
— Чем ты сегодня занимался? — спросила я.
— Стариковские дела, — буркнул он, — ходил по врачам с самого утра.
— Понятно.
— Еще звонила некая Мадлен, сказала, что свяжется снова завтра утром. Говорила очень вежливо.
— Это хорошо, — обрадовалась я. — Передашь ей, что ровно в девять вечера я буду там, где выбросила колготки в воду.
— Ты? Колготки в воду?
— Ну да, она знает. Не забудешь?
— Ты хочешь сказать, что у меня склероз?
— Если бы я так думала, — засмеялась я в трубку, — то ничего не передавала бы через тебя. Ты умный и бодрый мужик, не валяй дурака, притворяясь стариком. Цём-цём, приеду из Питера — позвоню.
Тимур Ахарцахов был теперь целые дни занят и пребывал в мрачном настроении — банковские структуры холдинга объявили себя банкротами, и западные партнеры били тревогу, апеллируя в международный арбитраж. Тимур не мог долго разговаривать — он находился в гуще событий, решал неотложные вопросы. К известию о том, что меня не будет некоторое время, отнесся довольно равнодушно.
— Позвонишь, когда вернешься.
— Обязательно, милый, удачи тебе!
Я не могла его осуждать, прочитав накануне в купленном Женей «МК», что застрелился один из друзей Ахарцахова, банкир, которого нашли мертвым в своем особняке на Рублевке. Я видела пару раз этого человека, и он казался мне жизнерадостным и полным энергии. В статье писалось, что версия о самоубийстве не единственная, и я тоже склонялась к тому, что дело нечистое. Да и были ли тогда в России полностью чистые дела?
— Ну и блядский же у тебя видок! — это была первая фраза Маши после недельной разлуки.
— Так и планировалось, — повторила я вчерашнюю версию для матери, легко целуя Машу в губы, чтобы не стереть помаду.
Мы стояли у парапета на набережной в Лужниках, в том месте, где гуляли однажды, месяцев пять назад. Тогда у меня пошла стрелка на колготках, я сняла их и бросила в воду. А вечером после этого мне было холодно — май в Москве редко просто дарит солнце, не сменяемое тут же грозой, ливнем или ночной прохладой.