Анна Климова - Осенняя женщина
Только сейчас Тимофей заметил, что по всей комнате разбросаны томики Шекспира и кучи бумажек — одни изорванные в клочки, другие просто смятые.
— Проклясть хочу я все, что ты мне говорил. Слова твои мне жилы рвут и закипает кровь, — Димкин ямб обрел размеренность часового маятника. Судя по всему, муза пришла к нему вместе с Тимофеем.
— И нет мне жизни без нее, несчастен я и с нею, безумье льется… — слог нового стихотворного размера оборвался. Трагик в трусах замахал рукой и продолжил: — Безумье льется, е-мое, как речка с гор весною.
— Я поэт, зовусь Незнайка, — удовлетворенно кивнул Тимофей.
— Уйди, злодей и негодяй! Оставь меня наедине с моею горестью, жгущей грудь мою нещадно! — в речах Димки снова выплыл какой-то бранчливый ямб. После этого он отвернулся к стене и отбрыкнулся от Тимофея босой ногой.
— Предлагаешь мне разговаривать с твоей задницей?
— Мне все равно, с кем разговор вести ты будешь! — буркнули от стены. — И видеть тебя больше не хочу, упырь бездушный, что руку поднял на святое, поправ все то, что связывало нас.
Обычно Тимофей весьма равнодушно относился к словам и поступкам Димки, но тут его пробрал смех. Да и не засмеяться было трудно, глядя на трусы в цветочек, обладатель которых извергал брань в стиле Гомера и Овидия. Наверное, все два дня он тренировал слог.
Тимофей хохотал, не в силах сдерживаться. Потом произнес, все еще давясь смехом:
— Ну, что ж, мой друг, вы, вероятно, хотите от меня немедля получить удовлетворенье? К услугам вашим! Извольте подойти к барьеру! На чем сразимся? Копья иль рапиры? Быть может, пистолеты подойдут?
Димка тотчас же вскочил с постели и выхватил лежавшую на шкафу длинную чертежную линейку.
— Прекрасно! Бой! Немедля! Я вас проткну, презренный негодяй! Будь проклят светлый день и воцарится ночь, если стальной клинок не сможет мне помочь!
Тимофей снял куртку и взял с подоконника деревянную палку, с помощью которой баба Люба задергивала шторы в комнатах.
— Боюсь, вы будете жалеть о безрассудстве вашем, — приняв серьезный вид, сказал Тимофей, закатывая рукава рубашки. — Могу уверить вас, что я фехтую лучше любого в этом королевстве. Противнику несдобровать. Хотите ль, сударь, извиниться и мирно спор решить, как подобает людям, ума и здравомыслия не до конца лишенным?
— Ха-ха! Вы мира просите? А я хочу войны!
Линейка совершила первый выпад, но была решительно отражена палкой. Снова выпад и перекрестные удары. Противники застыли на пятачке между окном и шкафом.
— Я другом вас считал, а вы так посрамили это званье! — гордо вздернув головой, произнес Димка.
— Я другом остаюсь, всегда им был и буду, — ему в тон ответил Тимофей.
— Не верю вам! Слова напрасны тут, и нет душе покоя! Злодейство накажу я твердою рукою!
Последовала яростная фехтовка, сопровождаемая глухим деревянным стуком. При этом противники всячески старались не навредить друг другу.
— Мне ли не знать коварство ваше, слова лукавые и неизбывное стремленье моим доверьем пренебречь? Злой демон, адово отродье! Явился ты на мой порог в недобрый час! — декламировал Дима, делая глубокий выпад линейкой в область Тимофеевой груди. — Увы, поверил я глазам, а надо б вырвать их, чтоб не смотрели и не вводили ум в погибель! Поверил я ушам! Отрежу уши, чтоб ложь проникнуть в душу не могла, подобно яду смертоносному цикуты!
— Опомнитесь! — с недоброй улыбкой Тимофей отразил серию ударов, с удивлением ощущая некий кураж и кристальность сознания, рождавшего необычайно стройные стихотворные формы, чего за собой никогда раньше не замечал. — Опомнитесь, друг мой, предательство чуждо моей натуре. Виной всему (уж я-то вижу по трусам в цветочек!) безумие слепое, что движет вашим существом!
— Трусы тут ни при чем! — гордо заявил Дима, заворачиваясь в плед, как шотландский горец, и снова нападая линейкой. — Они лишь вопиют о сумраке в душе моей! Там света нет! Ни проблеска, ни искры малой. Там холод ярости, которая обрушится на вас стотонной глыбой и обернется вашей гибелью бесславной!
— Я не достоин участи такой! Я молод, крепок и здоров, чего от всей души и вам желаю! — Тимофей отразил удар и принял стойку рыцаря Джедай.
— Ложь, ложь и ложь! — ярился Дима, и было непонятно, играет он или в его мозгу действительно что-то серьезно переклинило. — Вы, сударь, лживы, как монах-расстрига, сулящий отпущение грехов, но сам в грехе погрязший по макушку! Вы лживы, как неверная жена, супругом пойманная на горячем месте, но у которой наглости хватает отрицать неоспоримое свидетельство измены! Вы лживы, как эдемский змей, сумевший род людской проклясть ласкающим шипением!
Надо было заканчивать этот театр. Использовав прием под названием «свиля»[26] (причем ни сном ни духом не ведая, что он назывался именно так), Тимофей повалил своего противника на пол и скрутил ему руки.
— Пять тысяч.
Всего два слова из реального мира произвели на Димку явно отрезвляющее действие. Из его глаз больше не выглядывали ни Гамлет, ни Макбет, ни Ричард Третий.
— Чего? — насторожился он.
— Есть дело, и я предложу тебе за него пять кусков.
— С наркотой ничего общего иметь не хочу. Учти.
— Не наркота. Тоже учти.
— Слезь с меня и не компрометируй, — потребовал Димка.
Через несколько минут они сидели на чистенькой кухне и молча пили пиво.
Димка по-прежнему был в трусах, но поверх он накинул банный халат.
— Ответь мне на один-единственный вопрос, — потупившись, попросил он Тимофея.
— Отвечу на сколько угодно вопросов, — уверил его Тимофей.
— Дашка к тебе липла?
— Что ты имеешь в виду?
— То, что имею.
— Я твоей Дашке сто лет не нужен, если ты это хочешь знать.
Димка недоверчиво усмехнулся и покачал головой.
— Вот блин! — разозлился Тимофей. — Что же с вами так тяжело, а? Ну, Дашка — понятно. Девчонка. У нее в крови адреналин бродит. Она тебя рада и не на такие глупости спровоцировать. Но ты же не глупый мужик.
— А если бы она сама к тебе… Что скажешь, не устоял бы? Или друга пожалел бы?
— Слушай, давай закроем эту тему. Можешь хоть завтра предложить ей руку и сердце, это ваши дела. Я — сторона. Меня нет. Только на твоем месте…
— Что ты на моем месте? — оживился Дима.
— Не стал бы жрать в одиночестве водку и ругаться стихами. Я пошел бы к своей женщине и сказал то, что надо сказать. А сказать всегда есть что. Уж поверь мне. Но я тебе должен заметить: самое главное, как мне кажется, в отношениях не постель, а то, как ты говоришь, что ты говоришь и почему ты говоришь с женщиной. В словах большая сила. Они, как иголка с ниткой, — сошьют разошедшийся шов, вышьют орнамент, скроют неприглядную бахрому. Говори с ней, Димка, ПРАВИЛЬНО говори, и она всегда поймет тебя. Даже Дашка. Кстати, за нее. Она у тебя классная. Да! Ты знаешь, что она устроила в нашей конторе?
